Назад: Глава 2  Вверх: оглавление

3. Терапия

«Дети, которые растлевают», и тирания нормального

Хотя этот тип поведения совершенно нормален, он социально неприемлем.
Д-р Лоренс Кутнер об «играх в доктора», «Parents Magazine» [«Журнал для родителей»] (1994 год)


Когда я познакомилась с ним в конце 1996 года, Тони Даймонд был несчастливым мальчиком. Милый и послушный в один момент, в следующий он мог размахивать руками и ногами от ярости или погрузиться в тяжелые раздумья от отчаяния. Его успехи в учебе были замечательны; он много читал и писал незаурядные сочинения. Но у Тони были и неприятности со школой: он дрался и не слушался учителей и за свою короткую жизнь успел сменить их несколько. Как и другие мальчики его возраста - тогда ему было двенадцать, - любил «Звездные войны», бейсбол и животных. Дома у него был целый маленький зверинец: хомяк по кличке Непоседа, рыбка, кролик и говорливый попугай.

Тони не всегда хорошо вел себя со своей сестрой Джессикой, которая была на год младше, белокурая и пухленькая, в то время как он был темненький и стройный; она звезд с неба не хватала, а он был отличник. Их взаимоотношения производили впечатление чего-то яростного - яростной нежности, но и яростного антагонизма. Одним вечером они сидели, прижавшись друг к другу, тихо играли. Другой раз она забралась в машину, а он шлепнул ее ни с того ни с его.

В ноябре 1993 года Службы защиты детей графства Сан-Диего объявили Тони Даймонда источником страшной опасности для его сестры. Джессика сказала кому-то в школе, что ее брат «трогал ее спереди и сзади». Будучи обязана, в соответствии с Законом о предотвращении злоупотребления детьми и лечении 1974 года, сообщать о любых подозрениях на «злоупотребление детьми», даже совершенное детьми же, школа позвонила по телефону Горячей линии злоупотребления детьми. Социальный работник, проводивший первоначальный опрос «пострадавшей семьи», выявил предшествующие преступления Тони: в начальной школе он говорил «сексуальные слова» и заглядывал девочкам под юбки. В четырехлетнем возрасте лег на Джессику в ванне.

Основываясь исключительно на показаниях Джессики (за неимением других улик), суд по делам несовершеннолетних предъявил Тони обвинение в «сексуальном злоупотреблении» «несовершеннолетней» Джессикой, «включая, но не ограничиваясь, прикосновение к вагинальной и анальной областям ... помещение карандаша в ягодицы» (имелось в виду, что он тыкал карандашом по ее ягодицам), а также в том, что он угрожал обидеть ее, если она «разгласит растление». Джессика не раз меняла свои показания в течение последующих недель и месяцев, и что между ними на самом деле происходило, нельзя сказать наверняка.

Тем не менее интервьюер вынес уверенную оценку: «Из предварительной проверки дела становится ясно, что Тони - начинающий сексуальный преступник». Тони было девять лет.

Тони было суждено стать одной из историй болезни в новой «эпидемии» - «сексуализации» детей; одним из нового класса пациентов - «дети с проблемами сексуального поведения»; и одним из новой категории уголовных преступников - «дети, которые растлевают». Хотя некоторые несовершеннолетние, особенно юноши-подростки, действительно совершают настоящие сексуальные посягательства, даже насилуют других детей, «дети, которые растлевают», - совершенно иного порядка. Начиная с двухлетнего возраста им ставят диагнозы и лечат, а иногда и подвергают уголовному наказанию, за «несоответствующее» поведение, как например физические ласки, помещение предметов в гениталии или даже просто за их обнажение, показывание попы («mooning») или «навязчивую» мастурбацию. Из того, что мне рассказывали с тех пор, как я начала освещать случай Тони, у меня сложилось впечатление, что сексуальные игры между братьями и сестрами рассматриваются как самая серьезная и в то же время, как ни иронично это звучит, самая распространенная разновидность весьма серьезной и совсем не редкой проблемы.

Растлевающих детей обвиняют в принуждении, хотя «жертва» часто охотно соглашается, получает удовольствие или не замечает «злоупотребления». И, хотя некоторые такие дети агрессивны в других отношениях - дерутся, воруют, устраивают поджоги, их «лечащие врачи» исходят из предположения, что сексуальное выражение эмоций действием представляет собой поведение совершенно иного, гораздо худшего порядка. Таким образом, имея мало подтверждений своей правоты, новая группа самозваных экспертов смогла убедить детозащитные ведомства в том, что каждому несовершеннолетнему с «проблемами сексуального поведения» требуется терапия в целях профилактики «сексуальных преступлений».

Хотя события, постигшие Тони и его семью, кому-то могут показаться крайностью, они вовсе не уникальны. Освещая случай Даймондов для журнала Mother Jones, в Сан-Диего я познакомилась с Брайаном Флинном, которому в 1993 году, когда ему было четырнадцать, предъявили обвинение в непристойных и развратных действиях и оральной копуляции с несовершеннолетней - в фелониях (в США фелония - серьезное преступление, т.е. наказуемое лишением свободы на срок более года или смертной казнью - прим. перев.), караемых тремя и восемью годами тюрьмы соответственно. Его преступление, само событие которого отрицали оба предполагаемых участника, состояло в том, что он попросил - или, в зависимости от того, кто рассказывал эту историю и когда, позволил - своей десятилетней сестре лизнуть его пенис. После долгих уговоров Брайан признал себя виновным по первому пункту обвинения, за что провел более двух лет в карательных заведениях штата. Когда он ушел в самоволку с одного из мест принудительного пребывания, власти графства выслали на его розыски полицейский спецназ: полдюжины патрульных машин с громкоговорителями, предупреждающими соседей остерегаться «опасного сексуального преступника», и вертолет, на бреющем полете прочесывающий поросшие кустарником и деревьями приусадебные участки в окрестностях дома его отца. Брайан вылез по склону на возвышенность; один из полицейских бросился за ним в погоню с пистолетом в руке. Беглец перепрыгнул через забор и исчез в ночи. В конце концов его мать с тяжелым сердцем выдала его властям. «Я боялась, что он допрыгается до того, что его убьют», - сказала она мне.

После того как вышел мой материал в Mother Jones, я стала читать в газетах все больше и больше историй, подобных историям Тони и Брайана. В 1996 году в Манчестере, штат Нью-Гемпшир, десятилетний мальчик «прикоснулся [к двум девочкам] сексуальным образом» (он пытался схватить их на школьной игровой площадке), за что ему были предъявлены два пункта обвинения в изнасиловании. В Нью-Джерси неврологически ослабленный двенадцатилетний мальчик пощупал своего восьмилетнего сводного брата в ванне, за что был приговорен к регистрации по «закону Меган» - это клеймо может остаться на нем на всю жизнь. В 1999 году газеты на короткое время прямо-таки ощетинились сообщениями о «сети детского секса» в Йорк-Хейвене, штат Пенсильвания, в которой «дети начиная с семилетнего возраста ... учили друг друга заниматься сексом». Одиннадцатилетняя девочка была признана виновной в изнасиловании.

Мои собственные попытки разобраться в вопросе заставили меня с подозрением отнестись к этим сообщениям, и мои сомнения только усиливались, когда я получала отчаянные телефонные звонки от родителей, бабушек и дедушек, детям и внукам которых предъявлялись обвинения в похожих ситуациях. В 1999 году мать-одиночка с Лонг-Айленда (город Нью-Йорк) разыскала меня, чтобы попросить помочь ее тринадцатилетнему сыну Адаму, которого обвиняли в «сексуальном трении» о его одиннадцатилетнюю сестру (перед тем она похвасталась своим сексуальным опытом перед подругами, а потом подбила их на то, чтобы настучать на него школьному психологу). Адама арестовали, надели наручники, пригрозили, что будут судить по обвинению в фелонии как взрослого, а потом поместили в суровое католическое заведение (по вероисповеданию он был иудей) для принудительного прохождения программы реабилитации несовершеннолетних сексуальных преступников, откуда через год выпустили условно-досрочно под обещание, что как минимум еще год он будет лечиться амбулаторно. Бабушка из Мичигана, плача, рассказала мне по телефону, что учреждение для сексуальных преступников отказалось выпускать ее одиннадцатилетнего внука, потому что он не желал признаваться в преступлении, которого, как он настаивал, он не совершал. «Они всё говорили, что он в несознанке, то есть что лечение, дескать, не действует. Ну и продолжали держать за решеткой». Через четыре года, в середине 1990-х годов, по словам бабушки, мальчик покончил с собой.

Не менее важным, чем эти личные трагедии, постигшие конкретных детей, является тот эффект, который эта тенденция оказывает на всех детей, в том числе на тех, кто и близко не подойдет к детозащитному ведомству или к тюрьме для несовершеннолетних преступников. История Тони является частным случаем постепенного патологизирования нормативной детской сексуальности, то есть того поведения, которое проявляют большинство детей. Это имеет свои последствия не только для поведения, почитаемого «девиантным», но и для сексуального поведения всех детей. Каждый раз, когда определяется - или, лучше сказать, изобретается - новая категория сексуальных отклонений, вся шкала так называемого нормального поведения калибруется на несколько делений вправо. Представления как профессионалов, так и неспециалистов о том, что является приемлемым для детей, подростков и их семей, сдвигаются в более консервативном, более напуганном, более запретительном направлении, прочь от терпимости, юмора и доверия.

Слово нормальный не является точным научным термином. Оно может обозначать то, что делают большинство людей, или то, что некоторые люди считают здоровым, моральным, обычным или естественным, в противоположность нездоровому, греховному, чуднóму или противоестественному. Оно может обозначать то, что считает приемлемым моя мама, мой священник или психолог на ток-шоу Опры Уинфри. Или оно может обозначать то, что считаю приемлемым лично я. Нормальное чрезвычайно подвержено колебаниям вместе с каждой переменой ветров в политике и в истории. Рядящееся в тогу научного и неизменного, на самом деле оно субъективно и крайне текуче. Вот почему выше я использовала слово нормативный - статистический термин, просто обозначающий, что делают большинство людей. Именно поэтому нигде в этой книге я не использую обычный либеральный аргумент в защиту детской сексуальности: что она «нормальна и естественна». Нормальное проблематично, потому что нельзя иметь нормальное, если не имеешь ненормального. Чтобы в мире могло существовать приемлемое поведение, должно быть и «неприемлемое» (или «несоответствующее») поведение. Чтобы были «правильные» люди, должны быть парии.

Истории, подобные истории Тони, являются как одной из причин, так и симптомом консервативного дрейфа «нормального» в последние двадцать пять лет, комбинации влияния правых на государственную сексуальную политику с одной стороны и феминистской озабоченности «злоупотреблением» с другой. В результате каждый, для кого воспитание детей является повседневной заботой, в начале нового века держится начеку в отношении патологии. Пегги Брик, видный специалист в области сексуального образования, проведшая несколько десятилетий, путешествуя по стране, проводя семинары по детской сексуальности для родителей, воспитателей и учителей, рассказала мне, как она была встревожена, когда такие семинары стали заполонять «эксперты» по «проблемам сексуального поведения» и когда родители, которых до того стремление их детей к сексуальному удовольствию хотя и озадачивало, но одновременно и забавляло, стали беспокоиться по поводу опасности, якобы исходящей от него. Знакомый психолог рассказала мне о событиях, происходивших в привилегированной частной школе на острове Манхэттен (г. Нью-Йорк) в 1990-х годах. Будучи там воспитателем, она организовала представление для родителей, в котором ученики нулевого класса (соответствует подготовительной группе детского сада - прим. перев.) разыгрывали сцены из сказок, в которых она позволяла некоторым из них одеваться в костюмы противоположного пола. Это дало им возможность почти в буквальном смысле побыть в шкуре других людей, объяснила она. Родителей это привело в бешенство. Не подвергаются ли дети преждевременной «сексуализации»? Не может ли такая игра повредить их хрупкой гендерной идентификации? Последовала череда собраний и «круглых столов», однако приглашенный эксперт, детский психолог, волнения родителей не успокоил. Вместо этого он высказал мысль, что такая игра может мобилизовать «гендерную дисфорию» - крайне редкое ощущение пребывания в теле чужого пола.

Колонки советов родителям в женских журналах, которые десятилетиями заверяли, что нет абсолютно ничего плохого в том, что дети трогают друг друга, мастурбируют и непрерывно говорят о пенисах, теперь препарируют вопросы «как много - не слишком много» и «не слишком ли рано». Где прежде читатели встречали добродушного доктора Спока и передового психолога Сола Гордона, теперь они видят наморщенный лоб гуру «проблем сексуального поведения» Тони Кавана Джонсон, демонстрирующей диаграммы с «зонами опасности», окрашенными в красный цвет.

А раз существует ползучая патология, начали бояться взрослые, то должна расти и опасность для других, «здоровых» детей. Большинству людей казалось, что администрация школы в Южной Каролине среагировала слишком резко, почти до абсурда, когда вынесла официальное порицание веснушчатому первокласснику Джонатану Преветту за то, что он поцеловал одноклассницу. Но с тех пор правила «нулевой терпимости» к флирту между учащимися кое-где стали лишь экстремальнее. Например, в 2001 году в школьную учетную карточку восьмилетней дочери моих вермонтских знакомых было занесено обвинение в «sexual harassment». Ее преступление: послала однокласснику записку с вопросом, не желает ли он стать ее «бойфрендом».

Эта политика, проводимая школами, не сильно выбивается из нормы. Школьные директора действуют в рамках растущего консенсуса: что физическая демонстрация нежных чувств между детьми есть «секс» и что секс между детьми всегда травматичен.


Ни сном ни духом

Когда Дайэн Даймонд пригласила патронажного работника в свой дом, увешанный и уставленный ангелочками, фигурками Будды, детскими призами, грамотами и растениями, у нее была наивная вера в профессии, помогающие людям. Эта маленькая, подвижная женщина сама имела богатый опыт попыток исцеления от психологических проблем, как традиционными методами, так и методами в стиле «нью-эйдж», и как на духу вывалила всю историю своей семьи, уснащая свою речь психологизмами. Она рассказала патронажному работнику, как, будучи беременна Джессикой, бежала от мужа, который бил ее и насиловал, душил годовалого Тони; сказала, что «свободна от наркотиков и алкоголя» вот уже пятнадцать лет; сообщила, что как-то раз, когда Джессика была маленькая, какой-то мужчина в парке совершил перед ней акт эксгибиционизма, о чем было заявлено в полицию. Дайэн поведала представителю Служб защиты детей (CPS), что была обеспокоена неустойчивостью настроения сына, тем, что он часто впадал в депрессию; опасалась, что он может быть склонен к самоубийству, и надеялась, что они помогут ему найти лечение.

Но этой историей самосовершенствования, мужества и заботы о детях она, похоже, лишь подписала себе приговор; для ее дознавателей это была история семейной патологии. Психолог написал, что Тони «был свидетелем» изнасилования его матери, хотя в тот момент ему было несколько месяцев от роду; таким образом он сам оказался «жертвой злоупотребления». Нежеланное лицезрение пениса Джессикой было добавлено к списку ее «виктимизаций». Один из «оценщиков» в CPS написал, что, возможно, Дайэн склонна к злоупотреблению веществами. А поскольку в то время Дайэн больше беспокоилась о Тони, нежели о Джессике, которая поводов для беспокойства не давала, в CPS решили, что Дайэн «преуменьшает» ее «растление», и объявили ее неспособной защищать дочь. Тони сделали подопечным суда по семейным делам и изъяли у Дайэн.

Что ускользнуло от внимания Дайэн - так это то, что на пустынной земле Сан-Диего паника по поводу «злоупотребления детьми» произрастала так же пышно, как огненно-алые суккуленты и темно-красная бугенвиллия. Начиная с 1980-х годов это графство было ареной целой вереницы очень шумных, хотя и оказавшихся ложными, обвинений в «злоупотреблениях», в том числе в «сатанистском ритуальном сексуальном использовании» детей. В 1992 году расследование, проведенное большим жюри присяжных, выявило, что детозащитные ведомства и суды по делам несовершеннолетних графства были «системой, вышедшей из-под контроля», которая в своем рвении защищать детей от «растления» отнимала у родителей сотни детей по обвинениям, оказавшимся ни на чем не основанными. Когда в систему попал случай Тони, многие из тех, кому большое жюри предъявило обвинение в уголовных преступлениях, еще работали в ведомствах, судах и полиции графства.

Не знала Дайэн и о том, что южная Калифорния была эпицентром целого общенационального движения. Репортер «Сан-Диего таймс юнион» Марк Зауэр предвидел, что истерия вот-вот грянет. В начале 1990-х годов он присутствовал на проходившей в городе Сан-Диего «конференции по сексуальному злоупотреблению», на которой психолог Тони Кавана Джонсон и социальный работник Ки Макфарлейн представили свою работу о «детях, которые растлевают». Он был поражен. «Сначала они констатируют, что никаких исследований нет, что мы, на самом деле, ничего не знаем о сексуальном поведении нормальных детей, - вспоминал он в интервью, которое дал в 1996 году. - А потом вытаскивают диаграммы в форме "пирогов" и разные графики и битый час определяют эту новую аномалию. И все конспектируют, как бешеные».

Макфарлейн набила руку на откапывании «растления» там, где его и в помине не было. В лос-анджелесском Международном детском институте, где она и тогда еще продолжала работать, Макфарлейн возглавляла команду, проводившую допросы 400 детей для печально известного суда над «Макмартином», которая «обнаружила», что 369 из них были жертвами странных ритуалов «сатанистского использования», в том числе анального изнасилования, нанесения увечий животным и похищения через секретные туннели, ни одно из которых не подтвердилось. Джонсон пустила в оборот неологизм «дети, которые растлевают», в 1988 году, работая вместе с Макфарлейн в ее институте над Программой поддержки абузивно-реактивных детей (SPARK), которая до сих пор продолжает лечить несовершеннолетних «растлителей».

Как и во время предыдущей «чумы», пророки этой утверждали, что ее масштабы огромны, но мы их не замечали, потому что не смотрели. «[Дети-растлители] вызывают в нас чувство неловкости, - писала Макфарлейн в «Когда дети растлевают», - такой неловкости, что до недавнего времени нам приходилось отрицать их существование и/или преуменьшать поведение. Мы называли их поведение "исследованием" или "любопытством", пока они не становились достаточно взрослыми для того, чтобы нам было удобно назвать его тем, чем оно является на самом деле: сексуальным злоупотреблением другими детьми. Кто они? - продолжала она. - До настоящего времени не многие стали объектами нашего внимания». В одной статье в «Лос-Анджелес уикли» было написано, что, по утверждениям специалистов, от 80 до 90 процентов таких преступлений никогда не выявляются. Ни «специалисты», ни автор статьи не приводили никаких подтверждений этих цифр. Вскоре, однако, цифры появились, сгенерированные вечным двигателем расширяющихся определений «злоупотребления», породивших поправки к уголовным кодексам, в результате которых участились аресты и появились новые «доказательства» эпидемических масштабов явления. Хотя маловероятно, что сексуальное поведение несовершеннолетних радикальным образом развернулось в насильственную сторону в последнее десятилетие, в 1994 году Министерство юстиции США зарегистрировало десять тысяч «Других насильственных сексуальных преступлений», совершенных несовершеннолетними (в них не входит насильственное изнасилование [«forcible rape» - это выражение в английском языке используют, чтобы отличить «настоящее» изнасилование от «statutory rape» - «изнасилования по закону», т.е. от секса по согласию с лицом, не достигшим возраста согласия данной юрисдикции]), что на 65 процентов больше, чем в 1985 году.

Эта вольная гипербола - и разросшаяся полицейская активность - оказались хороши для бизнеса. В середине 1990-х годов каталоги литературы по «злоупотреблению детьми» уделяли все больше и больше страниц этому юному девианту, и значительная часть этих публикаций, как и публикаций Джонсон, издавалась на деньги авторов, то есть не проходила рецензирования коллегами-учеными в университетских издательствах и профессиональных журналах. Плодились учебные кассеты и симпозиумы, и стоили они недешево: в 1996 году одна такая аудиокассета продавалась за пятьдесят долларов; сегодня допуск на двухдневный семинар обходится в несколько сотен.

В 1984 году еще не было программ для лечения таких детей. Макфарлейновская SPARK была основана в 1985 году. Десяток лет спустя в базе данных вермонтского Фонда за более безопасное общество значились 50 программ стационарного типа и 394 программы амбулаторного типа для детей младше двенадцати лет с «сексуальными проблемами поведения» и более 800 программ для подростков. Когда я спросила одного экспонента на большой конференции по сексуальному злоупотреблению, почему его массачусетский стационар для подростков с проблемами, просуществовавший к тому времени 90 лет, незадолго до того тоже учредил у себя такую программу, он сказал, что судьи все менее и менее склонны направлять несовершеннолетних правонарушителей на общую реабилитацию, предпочитая упекать их прямо в тюрьму. Но, без сомнения, отчасти благодаря шуму, поднятому такими людьми, как Макфарлейн, суды стали с большей охотой направлять юных сексуальных преступников на программы сексуальной терапии. «Откровенно говоря, - сказал он мне, - это было коммерческое решение».

Вся эта активность основывалась на почти полном вакууме эмпирических данных о том, что дети на самом деле делают в сексуальном плане (выше я использовала слово нормативный, но, честно признаться, при скудности тех данных, которыми мы реально располагаем, в этом слове не намного больше содержания, чем в слове нормальный). Терапевты в большой степени полагались всего лишь на несколько исследований, особенно на исследование психолога Уильяма Фридриха из Клиники Майо в Рочестере, штат Миннесота, который опросил около 880 матерей на Среднем Западе на предмет того, какое сексуальное поведение они наблюдали у своих детей в возрасте от двух до двенадцати лет. Пол Оками, доктор психологии, который тогда был научным сотрудником Университета южной Калифорнии и первым начал критиковать этот диагноз в профессиональной литературе, сухо заметил, что трудно найти менее надежный источник информации о детском сексе, чем рассказы матерей. За подробностями диагностирования большинство этих новых специалистов обращались к джонсоновскому контрольному перечню детских сексуальных поведений, в котором они были разделены на три категории: «естественные»; те, которые должны вызывать у наблюдателя тревогу; и те, при виде которых ребенка следует немедленно тащить к врачу. Для детей от старшего дошкольного возраста до четвертого класса школы, например, «взгляды на гениталии, ягодицы, груди взрослых» находились в колонке «Естественные и ожидаемые», однако «прикосновения/пристальные взгляды на гениталии и т.д.» были помещены в список «Проблематичные», а «исподтишка или насильно прикасается к гениталиям» было под рубрикой «Требуют профессиональной помощи». Эти определения, мало того что произвольны, были основаны на выводах, полученных из наблюдений 1980-х годов, настолько слабых и тавтологичных, что им самое место где-нибудь в «Стране чудес»: «В то время как в настоящее время не существует норм того, что есть нормальное сексуальное поведение детей, - писала Джонсон в 1988 году, - проявленные поведения ... ведут к тому, что мы категоризируем их как находящиеся за пределами нормального диапазона сексуальной активности для их возрастной группы».

Тем не менее, по мере того как диагноз «проблемы сексуального поведения» набирал популярность в кругах «борцов с сексуальным злоупотреблением», открылся и путь для его более широкого признания, которое, в свою очередь, привлекло к нему внимание СМИ, источники финансирования и бизнес. Исследование, рассчитанное на пять лет, в котором предоставлялась и оценивалась терапия для сотен «сексуализированных» детей младше двенадцати лет в штатах Оклахома, Вермонт и Вашингтон, было профинансировано двумя миллионами долларов из бюджета государственного Национального центра по дурному обращению с детьми и неисполнению родительских обязанностей - самым крупным и самым продолжительным ассигнованием в его финансовых ведомостях того периода. И, как будто этого мощного финансового подкрепления было еще недостаточно для придания новой девиации законного статуса, некоторые психологи, в досаде на то, что официально нельзя было объявить ребенка, занимающегося сексом с ребенком младше него, «педофилом», пытались добиться включения диагноза «расстройство неправомерного сексуального поведения/злоупотребления» в библию психиатров - в «Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам» (DSM). Не дожидаясь решения DSM, Национальное исследование частотности дурного обращения с детьми и неисполнения родительских обязанностей - официальный подсчет, который правительство США ведет причинению вреда детям в их собственных семьях - в 1996 году добавило новую категорию в рубрику «другое или неизвестное сексуальное злоупотребление»: «недостаточный или ненадлежащий контроль за добровольной сексуальной активностью ребенка». Все дети, то бишь, нуждаются в защите от их собственной неправильной сексуальности. А родители, которые занимают позицию невмешательства в детские сексуальные игры, уже одной этой позицией совершают «растление».


«Сексуализация»

Вышеозначенная теория не оставляла Дайэн Даймонд и ее семье никаких шансов. Как только ее сын стал объектом интереса властей, не только он, но и она автоматически попали под подозрение в качестве «растлителей».

Джессика с самого начала проходила по делу в качестве «жертвы», хотя, вероятно, так никогда и не станет известно, какая часть их сексуальных игр с братом происходила по обоюдному согласию. Позже государственный социальный работник охарактеризовал ее как неспособную «отличать воображение от реальности». Тем не менее в мае 1994 года Джессика сказала этому социальному работнику, что ее мать легла на нее в постели. (Она также сказала, что другой социальный работник ее «хотел растлить», но этому обвинению не дали хода.) Дайэн, чья «криминальная карьера» состояла из одного неоплаченного штрафа за неисправный габаритный фонарь, объяснила, что просто нагнулась над дочерью, чтобы выключить электрическое одеяло. Тем не менее был сделан вывод, что «сексуальное злоупотребление» имело место, и Джессику отправили в патронатную семью, населенную двумя неблагополучными девушками-подростками - весьма интересный выбор для ребенка, спасаемого от «излишней сексуализации». Патронатная мать, однако, оказалась бдительной и пожаловалась социальному работнику, что во время семейных визитов Дайэн прикасалась к коленям и шеям своих детей и клала руку на талию Джессики.

На самом деле в материалах этого дела содержится подробное изложение не только жизни семьи под постоянной слежкой, но и того, что очень похоже на всемерные усилия с целью оправдать отъем детей у Дайэн. Несмотря на частые описания беспроблемных и счастливых визитов, взаимной любви и заботы матери и детей, Дайэн характеризуется в них как «самооправдывающаяся и театральная», подозрительная и сопротивляющаяся, «саботирующая» так называемый план воссоединения семьи, как ни издевательски это звучит, тем, что настаивает на том, чтобы ей позволили проводить больше времени с детьми. Мысль о том, что эти «симптомы» могли быть ятрогенными, то есть вызванными самой этой попыткой государственного «лечения», даже не высказывается. Когда читаешь эти несколько тысяч страниц, трудно отделаться от впечатления, что детозащитным агентам все было заранее ясно о семье Дайэн, еще то того, как они попытались в нее влезть.

То, что им преподали на «курсах по злоупотреблению» (если у них были такие курсы; начальник службы надзора за условно-досрочно освобожденными несовершеннолетними секс-преступниками сказал, что его ведомство такие курсы не предоставляло), было главным догматом теории о «детях-растлителях»: что «не соответствующее возрасту» поведение является симптомом того, что его «виновник» - сам жертва растления. Откуда еще, по логике этой теории, семилетнему может прийти в голову засунуть мелок или пенис кому-либо во влагалище? Отсюда и термины «абузивно-реактивный» и «сексуализированный», почти универсально употребляющиеся для описания «растлевающих» детей младше двенадцати лет.

Первый изъян этой теории - в том, что так называемый цикл растления - представление о том, что растленные дети сами растлевают - и тогда многими подвергался сомнению, а теперь по существу дискредитирован. Даже сама Тони Кавана Джонсон заявила, что многие растленные дети не вырастают растлителями. На самом деле большинство - как минимум две трети - не вырастают. Вторая проблема - в утверждении, что у допубертатных детей проявления сексуального поведения сами по себе являются признаками растления. Однако невозможно определить какое-либо множество «симптомов» растления, которые не наблюдались бы у других детей той же возрастной группы. Независимо от того, пережили ли они травматичный опыт или нет, большинство детей, судя по всему, проявляют более или менее одинаковые типы сексуального поведения.

Психологи, пытающиеся выискивать симптомы растления, указывают на эти факты как на демонстрацию того, насколько трудно может быть его диагностировать. Но можно и по-другому интерпретировать эти факты: широкий диапазон сексуального поведения является для детей нормативным. Несмотря на скудность эмпирических данных мы знаем, что мастурбация распространена повсеместно с раннего возраста, более заметно среди маленьких мальчиков, чем среди маленьких девочек. Как и «игры в доктора», всовывание пальцев в естественные отверстия и тому подобное времяпрепровождение. В так называемые латентные годы, то есть в возрасте примерно от семи до одиннадцати лет, дети продолжают мастурбировать, трогать друг друга и влюбляться в одноклассников, одноклассниц и просто в соседских мальчиков и девочек. На самом деле исчезновение видимого сексуального поведения, вероятно, означает лишь то, что дети усвоили послание, исходящее от взрослых, состоящее в том, что взрослые не хотят его видеть. «По всей видимости, сексуальный интерес и, вероятно, какие-то формы активности продолжаются» в среднем детском возрасте, пишет Фридрих, «но, по мере того как дети усваивают культурные стандарты, эти интересы становятся скрытыми». Однако вместо того чтобы признать этот диапазон инициируемого детьми сексуального интереса и поведения, понятие о «сексуализированном» ребенке постулирует, что требуется некое патологическое, травматичное событие (вероятно преждевременное, недобровольное сексуальное взаимодействие со взрослым), чтобы ребенок стал вести себя сексуально или, во всяком случае, сексуально некоторым определенным образом.

Поборники теории «детей, которые растлевают», утверждают, что, даже если ребенок не подвергается растлению и сам не растет растлителем, «не соответствующие возрасту» сексуальные игры свидетельствуют о его эмоциональном неблагополучии. Конечно, иногда свидетельствуют. Но, с другой стороны, кто должен определять, что та или иная сексуальная активность является признаком неблагополучия, если ребенок не выглядит неблагополучным ни в результате этой активности, ни в каком-либо ином смысле? Тони Кавана Джонсон предлагает ключ к разгадке того неблагополучия, которое больше всего заботит ее и ее коллег - не к неблагополучию детей. Ее «диаграмма поведения» призывает родителей обращаться за профессиональной помощью, когда эротизированные игры детей «направлены на взрослых, которым неловко быть их объектами», когда ребенок «хочет оставаться обнаженным на людях, после того как родители сказали "нет"», или когда он «трогает гениталии животных».

Что плохого в этих вещах? Я задала этот вопрос профессору социальной работы Университета штата Джорджия Элли Килпатрик, которая провела углубленное исследование детских сексуальных переживаний и их последствий у женщин. «Они выводят из себя родителей», - ответила она.

Социальные работники, натасканные вынюхивать растление, зачастую выходят из себя даже сильнее, чем родители. Джуди Коул, директор клинических служб Сан-диегского центра защиты детей, сказала мне в 1996 году, что ей надоело «видеть, как родители преуменьшают и отрицают поведение своих детей», даже четырехлетних. «Они просто не понимают, что то, что делают их детки, часто является растлевающим поведением, которое неприемлемо».

«А что было бы приемлемо?» - спросила я.

«Мастурбация время от времени, если она не на людях. Кое-какая сексуализированная игра, вопросы, откуда берутся дети. Погодки часто делают "покажи-мне-свой-а-я-тебе-покажу-свою". - Тут же поспешила добавить: - Не хочу сказать, что это правильно или следует поощрять. Но, вероятно, это не травматично».

«Значит, хорошим лозунгом было бы "Смотри, но не тронь"?» - осведомилась я.

Коул улыбнулась: «В оптимальном мире».

Коул не является исключением среди профессиональных детозащитников в том, что подозревает опасность в «излишнем трогании» детьми или детей. В Вирджинии, например, в одном опросе, проведенном среди психиатров и юристов, большинство респондентов ответили, что считают родителей, часто обнимающих десятилетних детей, целующих детей в губы или появляющихся в обнаженном виде перед пятилетним ребенком, кандидатами на «профессиональное вмешательство».


Ценности и данные

Взрослые ответственны за то, чтобы учить детей правильному поведению. Мы не позволяем ребенку отправляться на свадьбу или на заснеженную улицу в купальнике. Но если что-либо полагается неправильным, потому что оно может причинить вред, как определить вред - и исправить его, - не спрашивая ребенка, чувствует ли он какой-либо вред, что-либо неприятное вообще? Я попросила Барбару Боннер, которая руководила самым крупным компонентом (в Оклахома-Сити) пятилетнего исследования на средства Национального центра по дурному обращению с детьми и неисполнению родительских обязанностей, логически объяснить, почему поведение называют неправильным и вредным, если самого ребенка (или его родителей) оно не беспокоит. Попросту говоря, зачем навешивать на ребенка ярлык жертвы, если сам он себя жертвой не ощущает?

Боннер, женщина предупредительная и благонамеренная, на какое-то время задумалась. «Я не знаю, следовало ли бы использовать степень приятности или неприятности как критерий правильности или неправильности, - сказала она после долгой паузы. - Жертва должна определяться кем-то другим, не самим ребенком».

Почему? «Ну, если ребенок есть шоколад целый день, мы же его останавливаем, нравится это ему или нет».

Но ведь есть шоколад целый день - доказуемо вредно, не унималась я. От этого образуется кариес, и в нем есть кофеин, который перевозбуждает и замедляет рост детей. Вреден ли ненеприятный секс?

Боннер дружелюбно рассмеялась в ответ на аналогию с шоколадом. Наконец сказала: «Как, надеюсь, компетентные люди, и как общество, мы рекомендуем то, что считаем правильным и служащим лучшим интересам детей». «В лучших интересах ребенка» разработанные ее программой Правила сексуального поведения для шести- и семилетних включали в себя «Нехорошо трогать интимные места других людей» и «Нехорошо показывать свои интимные места другим людям» - действия, которые могут считаться совершенно уместными, нормальными и даже благотворными во многих семьях и общинах.

Боннер признала, что рекомендации ее команды не основывались на эмпирических исследованиях; было бы невозможно предсказать или измерить вред от определенных сексуальных переживаний, потому что воспроизведение их в клинических условиях создало бы очевидные этические проблемы. Но, высказала она догадку, слишком много секса слишком рано «может заставить [детей] стать слишком сексуально-стимулированными и предпочитать сексуальное поведение спорту, танцам и другим более подходящим занятиям. Во взрослом возрасте беспорядочные связи могут быть». С другой стороны, добавила она с характерной для Среднего Запада откровенностью, «могут и нормальными оказаться. Мы не знаем, на самом деле. У нас нет долговременных исходов».

На самом деле кое-какие «долговременные исходы» детского секса у нас есть. Выполненный в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе исчерпывающий обзор литературы и проведенное там же крупное когортное исследование семей, продолжавшееся с момента рождения у них детей до момента, когда им исполнилось восемнадцать лет, выявили, что три четверти детей занимались мастурбацией или каким-либо иным видом секса с другими детьми еще до того, как им исполнилось шесть лет. Было ли «пагубное влияние» такого опыта - «главный эффект», коррелирующий ранние сексуальные игры с детским неблагополучием или последующей дезадаптацией, по гипотезам многих психологов? «Таких корреляций не наблюдалось», - заключили авторы исследования.

Даже инцест между братом и сестрой (самое распространенное поведение, насколько могу судить, в делах о «детях-растлителях») сам по себе не травматичен. Исследование, проведенное на 526 студентах в Новой Англии, не обнаружило «никаких различий ... по множеству показателей взрослого сексуального поведения и сексуальной адаптации» между теми, у кого был сексуальный опыт с братом или сестрой, теми, у кого был такой опыт с ребенком из другой семьи, и теми, у кого такого опыта вообще не было. Социолог Флойд Мартинсон, «серый кардинал» исследований детской сексуальности, собрал десятки воспоминаний о счастливом сексе по согласию между детьми младше двенадцати лет, в том числе о сексуальных играх между братьями и сестрами и между детьми с разницей в возрасте более пяти лет, то есть о двух вариантах, маркируемых в литературе о «детях-растлителях» кроваво-красными флажками (информанты Мартинсона рассказывали о вагинальном сексе, фелляции и анальном сексе, как и о более «детских» практиках разглядывания и взаимной мастурбации - прим. автора).

На самом деле практически всё, что Тони Кавана Джонсон считает должным вызывать тревогу, где-нибудь в другой стране или части света является обычным, просто не заслуживающим внимания. Клеллан Форд и Фрэнк Бич в своем классическом исследовании «Модели сексуального поведения» проанализировали данные по 191 народу мира, в том числе по американцам. «Пока взрослые члены общества позволяют им это, - обнаружили они, - незрелые мальчики и девочки занимаются практически всеми видами сексуального поведения, встречающегося у взрослых мужчин и женщин», в том числе «орально-генитальными контактами и попытками копуляции». Каннингам и Макфарлейн в своем тексте о «детях, которые растлевают», клеймят «аномалией» «воспроизведение конкретной взрослой сексуальной активности» - поведение настолько повсеместно распространенное на планете, что у антропологов есть для него вполне затертое название: «сексуально-репетиционная игра».

Но для того чтобы увидеть, что ценности различаются, не нужно исследовать племя идейцев кикапу. Голландские сексологи Тео Сандфорт и Пегги Коэн-Кеттенсис провели в Голландии опрос, аналогичный влиятельному опросу Фридриха, и получили поразительно несовпадающие результаты. Каждая пятая голландская мать видела свою дочь мастурбирующей при помощи какого-либо предмета, тогда как среди американских матерей таких было менее 1 процента; каждая пятая голландская мать сообщила, что ее маленький сын раздевал других людей, а из американских матерей такое сказали всего 4,4 процента. Сандфорт и Коэн-Кеттенсис высказали предположение, что, может быть, маленький Ханс чувствует себя раскрепощеннее, играя в комнате, в которой присутствует «мама», чем маленький Мэтью в комнате с «мамми», или что «мама» менее стесняется сообщать об этом интервьюеру. Повторное исследование, которое провел сам Фридрих в 1998 году, выявило, что «матери с более высоким уровнем образования и более либеральными взглядами на секс сообщили о большем количестве сексуального поведения» у своих детей, возможно, потому что чувствовали себя «более спокойно» по отношению к обсуждаемому предмету.

Эти исследования обнажают нечто замечательное в отношении ценностей и исследований: своего рода принцип неопределенности Гейзенберга в социальной науке, о котором говорят антропологи, согласно которому присутствие наблюдателя и его точка зрения влияют на то, как он описывает - измеряет, так сказать - изучаемое явление. Увидеть не должно означать поверить, поскольку ценности влияют на то, что показывается (дети знают, что взрослые хотят видеть, а что не хотят, и в соответствии с этим выбирают, что скрывать), и ценности влияют на то, что мы замечаем. От моральных суждений, сознательных или неосознанных, зависит не только суждение о том, что нормально, но даже «научная» оценка того, что нормативно.


«Негативная смычка секса с насилием»

«Вот уже восемь лет я говорю о сексе как о явлении на континууме», - сказала Тони Кавана Джонсон, когда я взяла у нее интервью в 1996 году в ее офисе в Пасадене, штат Калифорния. Наверное, подозревая, что я - одна из ее очернителей, перед тем она отменила две условленные встречи со мной с целью проведения интервью, каждая из которых потребовала полудюжины телефонных звонков и нескольких факсов, а когда я прибыла-таки на назначенную в конце концов встречу, потратила первые двадцать минут из отведенного мне часа на то, чтобы допрашивать меня на предмет того, как я собираюсь представлять ее работу. Женщина, построившая крепкий бизнес на чрезвычайщине, теперь была полна решимости предстать перед публикой в образе друга умеренности. «Нормальная, здоровая сексуальность - вот что нам нужно в детях, - настаивала она (не определяя значения своих терминов). И добавила: - Проблема в негативной смычке секса с насилием».

Конечно, детей следует отучать совать пальцы, куда не просят. Как и Джонсон, большинство наблюдателей, какую бы сторону баррикад в сексуальных дебатах они ни занимали (включая меня), повергает в ужас «негативная смычка», проявляемая двенадцатилетними мальчиками, которые развлекаются тем, что нападают на девочек в городских бассейнах, и старшеклассниками-футболистами, совершающими групповые изнасилования одноклассниц. Даже Верховный суд, удовлетворив в 1999 году иск девушки, обвинявшей свою школу в том, что она не защищала ее от неоднократных враждебных и нежеланных сексуальных «знаков внимания», заявил, что sexual harassment (можно перевести как «сексуальное надоедание» или даже как «сексуальные издевательства», хотя американские юристы и феминистки толкуют этот термин, как им заблагорассудится, нередко просто как выражение сексуального интереса, ухаживание и т.п., если оно происходит в «неположенном месте» или даже в любом месте, но всего лишь не по инициативе «жертвы» - прим. перев.) не следует рассматривать как нормальный ход событий в жизни подростков. Джонсон права в том, что помещает вопрос согласия в центр своих теорий.

Но где эта «смычка» секса с насилием становится «негативной», и когда она становится достаточно «ненормальной», чтобы рассматривать ее как расстройство или как преступление? В точности так же, как слово злоупотребление, слово согласие для разных людей означает разные вещи. Переговоры, обсуждение условий являются частью детских сексуальных игр. Они могут включать в себя подкуп, хитрости, противоборство, взаимные уступки и элементы неравенства сил, как и любые другие взаимоотношения между детьми. «Старше и больше», однако, не обязательно означает «сильнее». И широкий диапазон поведения, в котором различия в силах между детьми играют роль, по всей видимости, является нормативным (или, если я разочаровала вас в нормативном, очевидно безвредным). Психологи Шэрон Лэм и Мэри Коуксли провели письменный опрос трехсот психологически здоровых студенток колледжа Брин Мор (престижный частный женский колледж в пригороде г. Филадельфия - прим. перев.) об их детском сексуальном опыте. Эти молодые женщины описывали волнующие игры в порнозвезд, проституток, изнасилования и секс-рабынь, в которые они играли, когда им не исполнилось еще и десяти лет, что указывает на то, что смычка секса с насилием, или смычка секса с неравенством сил, также может быть «нормальной». Симона де Бовуар в своих «Воспоминаниях благовоспитанной девицы» описала приятное возбуждение, которое она испытала, когда инсценировала на своей младшей сестренке «умерщвление плоти», практиковавшееся католическими святыми. А сексолог Лионор Тифер высказала мысль, что принуждение, даже если его необходимо корригировать, не следует патологизировать. «Дети толкаются, дерутся и требуют, пока их не приучают жить в обществе, - говорит она. - Агрессивность нормальна для детей». При нынешней американской культуре никого не должно удивлять, что, проявляя свою агрессивность, ребенок может использовать лингва-франка сексуальности как средство выражения своих эмоций.

Вред также существует на континууме, и исходить он может из разных источников. Как мы видели в предыдущей главе, секс несовершеннолетних, с кем бы он ни происходил, часто травмирует их не сам по себе, а в результате того, что взрослые сходят с ума по его поводу. Что же касается «проблем сексуального поведения», травма от «лечения» может быть гораздо тяжелее, чем сама «болезнь».


Героическое вмешательство

Летом 1994 года, когда психолог Филип Каушалл начал осуществлять надзор над семейными визитами Даймондов, он был шокирован тем, что дети находились в патронатной семье. Он признавал наличие проблем между матерью и детьми, но не видел никаких оснований для их разлучения. В сентябре он стал рекомендовать властям вернуть детей домой.

Примерно в то время Джесси начала посещать «Daughters & Sons United» - группу поддержки жертв, в которой, как она рассказала, ее учили про «хорошую вину и плохую вину», последнюю она поняла как «когда ты на кого-то наябедничала, и тебе стыдно». «Она выходила с этих собраний сердитая и взвинченная, - вспоминает Дайэн. - И каждый раз начинала "я на тебя донесу, мама", когда у нее случались вспышки гнева».

Терапию обоих детей продолжал проводить Каушалл, но то, что происходило в его уютном кабинете, уставленном игрушками, не соответствовало требованию, предъявленному Тони, чтобы он проходил «лечение для сексуальных преступников». В октябре 1995 года, почти через два года после «преступления», суд поместил его в группу для «сексуально реактивных детей» (SRC) - под надзор социального работника Дэвида Макуэртера, автора оригинальных и важных исследований гомосексуальных пар, который впоследствии стал «царем» графства Сан-Диего по лечению несовершеннолетних правонарушителей. Каушалл поощрял детей сотрудничать; он надеялся, что это был последний обруч, через который должна была прыгнуть семья, чтобы наконец воссоединиться. Однако Макуэртер, который называл работу группы SRC «мягкой конфронтацией», написал Каушаллу, извещая его о том, что Тони «дисруптивен» (т.е. подрывает, срывает работу с ним - прим. перев.). Тони не хотел называть себя преступником, что является первым требуемым шагом к «выздоровлению», да еще и давал понять, что другим детям делать этого тоже не следует. Каушаллу и Дайэн было ясно, что Тони считал обвинение неправильным и несправедливым. «Мам, - сказал он как-то Дайэн, - там один мальчик сидит за mooning!»

Про себя Каушалл считал подход Макуэртера, скорее всего, изначально неспособным привести к успеху. «Терапия может быть необходима, - сказал мне Каушалл, чье вмешательство в дело семьи, весьма вероятно, предотвратило отдачу детей на усыновление. - Но если вы лечите кого-то от того, что конкретно называете "сексуальным преступлением", вы подрываете лечение автоматически, потому что закрепляете в сознании пациента мысль, что он сексуальный преступник, то есть формируете в нем ровно то сознание, которого в нем быть не должно».

Тем не менее доктор Каушалл считал, что Тони еще повезло отделаться «мягкой конфронтацией», потому что, как бы ни старались адвокаты добиваться помещения своих юных клиентов в программы лечения вместо более суровых мест заключения несовершеннолетних преступников, различия между наказанием и лечением становятся все менее очевидны. Значительная часть того, что проходит под вывеской «лечения от сексуальных преступлений» (например все возрастающее число программ «эмоционального роста» и других программ модификации поведения, предназначенных для детей и подростков с проблемами поведения или склонностью к насилию), оспаривается как сомнительная терапия и даже как насилие, злоупотребление само по себе. Более того, в отличие от несовершеннолетних, чью судьбу решают уголовные суды, дети и подростки, попавшие в систему «лечения», полностью лишены тех правовых гарантий, которые имеют взрослые, даже совершившие самые чудовищные преступления.

Когда я прибыла в расположенное в Сан-Диего заведение Макуэртера, предоставляющее «Программу и службы сексуального лечения и образования» (STEPS), режим в нем был, конечно, не самый худший. Но он был типичным для того рода «терапии», которой подвергают нынче детей и подростков, обвиняющихся в сексуальных преступлениях: буквально пропитанным консервативными сексуальными ценностями, бихевиористским в своих подходах и использующим в работе персонала классические манипуляции по методу «хороший полицейский - плохой полицейский». Его заявленные намерения звучали, как пропаганда прав детей: способствовать самоуважению и сопереживанию, согласию и равенству. Но его практика не имела ничего общего с согласием, а права как детей, так и их родителей в ней почти полностью игнорировались. Как только ребенок прикасался к пенису или ягодицам своего ближнего, он автоматически становился неспособен к моральному суждению; вопрос, насколько то, что он сделал, было на самом деле аморально, обсуждению не подлежал. Ни о какой презумпции невиновности не могло быть и речи: пока пациент утверждал, что невиновен, он считался «в несознанке» (психотерапевтический эквивалент «неуважения к суду») и мог быть исключен из программы, что означало невозможность вернуться в семью.

Либо и того хуже: «лечение», в отличие от тюремного срока, могло продолжаться сколько угодно лет, в течение которых как он сам, так и его друзья были полностью лишены права на неприкосновенность личной жизни. Всё, что он говорил, могло быть доложено властям, а во многих программах он был обязан еще и регулярно предоставлять список всех, с кем занимался сексом.

«Встать, Эктор! - рявкнула помощник директора STEPS Дайэн Барнетт, ведя меня в свой кабинет мимо двух мексиканских мальчиков лет четырнадцати, согнувшихся в коридоре. - Эти мальчики наказаны. Им удавалось незаметно проскальзывать, манипулировать или мухлевать, - сказала она. - Они хороши, - улыбнулась и сделала эффектную паузу. - Но мы лучше».

При поступлении в STEPS мальчики и их родители подписывали контракт на пятнадцати страницах, по существу, отказываясь от своей свободы мысли и действий на срок до трех лет и более. Контракт, в частности, гласил:

«Я понимаю, что от меня требуется вести ежедневный письменный учет в журнале ... моих девиантных сексуальных фантазий либо иных конкретных мыслей, относящихся к моему сексуально агрессивному поведению. В течение двух первых месяцев моего пребывания в STEPS я составлю и предоставлю персоналу мою автобиографию в письменном виде, которая будет включать в себя описание: (a) моих прошлых сексуальных преступлений, фантазий и состояния сознания во время преступлений; (b) любых сексуальных и/или физических противоправных действий, которым я когда-либо подвергался; (c) истории моего сексуального поведения помимо прямых преступлений; (d) того, как я скрывал мою проблему и избегал поимки. Автобиография будет не короче шести страниц.»

Используя когнитивно-поведенческий подход, общий для многих тюремных программ лечения сексуальных преступников, программы, подобные STEPS, пытаются изменить действия мальчиков путем обучения их новому мышлению. Как объяснила Барнетт, в STEPS мальчикам давали указание записывать «цикл» всех мыслей, чувств и ощущений, которые у них были непосредственно перед, во время и после сексуального «преступления». Затем разрабатывались «резервные планы» - мыслительные процессы, свободные от «ошибок мышления», с тем чтобы использовать их для избегания повторных «преступлений». Когда он начинал мечтать о сексе с ребенком младше него, например, мальчик мог представлять себя самого за решеткой. От мальчиков требовали подробно докладывать о каждом акте мастурбации, признаваясь во всех фантазиях, которые еще оставались в их раздетом донага воображении. Восемь часов в день, пять дней в неделю, с примерно двухчасовым перерывом на школьные занятия они находились под постоянным наблюдением, зарабатывая очки за хорошее поведение и теряя их, например, за произнесение слова «отъебись». Прикосновения, будь то агрессивные или нежные, были запрещены персоналу и мальчикам, потому что, как сказала Барнетт, «эти мальчики не знают своих границ».

Даже вне здания STEPS следила за ними. Мальчикам не позволяли контактировать с их «жертвами» без разрешения программы и даже оставаться наедине с кем бы то ни было, считающимся в «возрасте жертвы». Их заставляли проходить внезапные тестирования на наркотики, запрещали пребывать в одиночестве, а также они были обязаны сообщать каждой своей потенциальной пассии «законного возраста», что являются сексуальными преступниками. «Я всегда буду запирать дверь туалета, пользуясь туалетом, если в здании, в котором находится туалет, присутствует еще кто-либо», - гласил контракт.

«Как только они развили в себе достаточную эмпатию, - поведала мне Барнетт, - мы начинаем смотреть на искупление», которое представляет собой процесс, состоящий из двадцати шагов, первый из которых - Разоблачение преступления, последний - Обретение умения простить себя, а в середине располагаются Предотвращение самоубийства и Нахождение смысла жизни.

Седьмым шагом было Принесение извинений на коленях жертве, семье жертвы и собственной семье мальчика. Такие «сеансы» обычно вызывают тревогу и гнев семьи пациента, сообщила мне Барнетт. «Иногда родители говорят: "Мы вас отдадим под суд!" Мать кричит: "Я тебя убью!" Это очень эмоционально. - И продолжила более спокойным голосом: - Когда колени мальчика ударяются о пол, он чаще всего рыдает. Для родителей это выглядит, будто я это делаю нарочно, издеваюсь над ними. Но я им говорю: "Когда все это закончится, вы получите назад своего любимого мальчика"».

Их любимого мальчика, послушного, сломленного, искупившегося от девиантных фантазий. Или, может быть, от всех сексуальных фантазий.

Приносит ли подобное лечение добро? Тюремный проект ACLU судился с несколькими похожими программами для взрослых, в том числе с одной в Вермонте, в которой в рамках «психодрамы» пациентов заставляли имитировать анальное изнасилование, в то время как психотерапевт выкрикивал непристойности в их адрес. Свидетели-эксперты показали, что такое лечение не только не является доказанно эффективным, но и с высокой вероятностью причиняет психологические травмы, и суд приказал тюрьме прекратить то, что судья счел жестоким и необычным наказанием под видом лечения. Директор той программы Уильям Питерс был также содиректором вермонтского компонента исследования «сексуальных проблем поведения», проводившегося Барбарой Боннер, помогал ей разрабатывать лечение для детей. Методология программы Макуэртера и других подобных программ также поразительно напоминает то «лечение», которому в 1950-х и 1960-х годах подвергались геи и лесбиянки с целью избавить их от влечения к представителям своего пола. Те, кто прошел через такое лечение, обычно свидетельствуют о его печальных последствиях для их самооценки и чувства собственного достоинства, а также о полной неспособности «перекоммутировать» эротические механизмы, устоявшиеся на протяжении долгих лет. Но там-то хотя бы «диагноз» был правильный; те люди действительно были гомосексуалами. А у детей в консультационном кабинете Джонсон или в заведении Макуэртера могло и вовсе не быть тех болезней, от которых их пытались лечить. Они не были насильственными сексуальными преступниками (в противном случае они не подлежали бы помещению в эти программы); они даже могли не быть активной стороной в сексуальных контактах. Многие из них были просто детьми, занимавшимися сексом, который вывел взрослых из себя.

[Примечание автора: Другие исследования также критически анализируют - и находят неоправданным - сексуально-специфичное лечение для молодых насильственных сексуальных преступников в том числе. Одно исследование сравнило мальчиков, совершивших чрезвычайно жестокие сексуальные преступления, с другими молодыми насильственными преступниками и нашло, что обе группы пережили детство, омраченное тяжелым насилием, но не сексуальным злоупотреблением, и что в обеих группах присутствовал один и тот же набор психиатрических и неврологических расстройств, включая депрессию, слуховые галлюцинации, паранойю и часто «грубо аномальную ЭЭГ» или эпилепсию. «Гипотеза о том, что сексуально агрессивные преступники отличаются нейропсихиатрически от других видов насильственных преступников, приведшая к созданию специфических программ для сексуальных преступников, - заключили исследователи, - должна ... быть пересмотрена в свете наших данных». Dorothy Otnow Lewis, Shelley S. Shankok, and Jonathan H. Pincus, "Juvenile Male Sexual Assaulters," American journal of Psychiatry 136, no. 9 (September 1979): 1194-96.]

Я спросила Верна Булло, сексолога, потратившего более полувека на изучение детской сексуальности, что он думает об этих теориях и лечениях «сексуальных проблем поведения». Он хмыкнул с отвращением. «Все это напоминает мне героическую гинекологию [в начале двадцатого века], которая рассматривала сам по себе процесс деторождения как патологическую вещь» и давала женщинам лекарства, чтобы сделать беременность более «нормальной». Булло подвел итог: «Вот и здесь мы имеем героическое вмешательство в детскую сексуальность со стороны людей, которые понятия не имеют о том, о чем говорят».


Жестокое и обычное

В глазах государства, отчаяние Дайэн Даймонд, усиливавшееся с каждым месяцем и годом, было лишь еще одним доказательством того, что она никудышная мать, и обрекало ее на еще более долгое разлучение с детьми. После того как она сделала особенно гневный телефонный звонок в кабинет одного из социальных работников, после чего перезвонила и поговорила с ним более спокойным, извиняющимся тоном, этот работник записал в деле: «Я глубоко обеспокоен тем, что только что произошло. Не удивлюсь, если у нее происходит некий психический срыв».

Стоило только этой повести быть вписанной в скрижаль - сумасшедшая мать делает мальчика растлителем, виктимизирует девочку - любая альтернативная версия более не могла быть рассказана. Когда Джесси призналась, почти сразу же после своих первых показаний, в том, что «говорила неправду» о своей матери, было решено, что ребенок проявляет «аккомодационный синдром», то есть, страдая от того, что ее вырвали из привычной жизни, лжет, чтобы вернуть все на свои места. Только Каушалл и одна социальная работница поверили отказу Джесси от ее прежних показаний и проявили какое-либо сочувствие к Дайэн. Эта работница задокументировала радостные обмены подарками и безмятежную посадку овощей, после чего присоединилась к мольбам детей, чтобы их отпустили домой. Но ее советы, поддержанные Каушаллом, были проигнорированы, а сама она была необъяснимым образом отстранена от дела. Ближе к концу 1994 года Дайэн продала свою машину, чтобы нанять адвоката, который помогал бы ей оспаривать судебные решения. Она провела Рождество без детей, ожидая суда, который откладывался восемь месяцев подряд. В феврале 1995 года ей было отказано в удовлетворении апелляции без объяснения причин.

Тони был в очередной патронатной семье, теряя вес и надежду. «Имеются сообщения, что миссис Даймонд грубит» патронатной матери, писала CPS в своем рапорте суду, поданном в то время. Каушалл писал в CPS рапорт за рапортом, пытаясь убедить ее в том, что жизнь на казенных условиях и разлука с матерью губит детей.

По законам Калифорнии, после двух лет содержания ребенка под опекой штата суд по семейным делам обязан вынести решение, передать ли ребенка в долговременный патронат, лишить родителей прав и отдать ребенка на усыновление либо вернуть его домой. По-видимому, сочетание бюрократической усталости, ничтожности оснований для лишения родительских прав и знания о том, что Дайэн не отдаст детей без свирепой битвы, побудило CPS к тому, чтобы начать переговоры о возвращении Тони и Джессики домой. Эта измученная семья наконец воссоединилась в начале 1996 года.

«У меня нет ни малейших сомнений, что то, что было сделано, - в сто раз хуже любой проблемы [Даймондов], какая бы она ни была, вообще говоря, - говорит Каушалл с гневом и отвращением. - Они получили хорошую дозу смертоносного коктейля из фанатизма и некомпетентности». Джессика, по его мнению, «усвоила, что, стоит ей только заикнуться о сексе, как все роняют ножи и вилки и слушают, открыв рот. Она знает, что секс - мощное оружие». Тони настрадался от бесчувствия и предательства взрослых; он остался подавленным и недоверчивым. Для обоих детей, говорит Каушалл, «вред, который причинил их развитию разрыв с матерью, огромен».

Но когда я пришла к ним в гости в 1997 году, в солнечное мартовское воскресенье, все казалось каким-то непримечательным. Джесси ушла на «конкурс уродливых собак» с церковным волонтером, а мы с Дайэн и Тони поехали на машине в Ла-Холью, чтобы поплескаться в приливных бассейнах. Тони часто обнимал маму, требовал пойти в «Макдональдс» и дулся, когда этого не происходило - в высшей степени нормальное поведение, на мой неподготовленный взгляд. «Я героическая мать», - сказала мне Дайэн, оценивая материальный ущерб от выпавших на ее долю испытаний в тридцать тысяч долларов с лишним. Она болтала о «наших планах» переехать в Аризону или, может быть, в Орегон, потому что «нам очень нравится тамошнее взморье». Она часто употребляла слово «мы», будто боясь упустить это местоимение, которое так легко потерять.

Мы с Тони отлепляли улиток от скалы, когда Дайэн объяснила ему, что я собираюсь писать об их семье. Взгляд Тони стал серьезен. «Вы собираетесь писать о жестоком обращении с детьми в Калифорнии?» - спросил он.


От испорченности к болезни

В последние два столетия моральные судьи переместились с пастырской кафедры в клинику. Как выразился историк медицины Питер Конрад, «испорченность» теперь описывается заново под названием «болезнь». Этот процесс избирателен. Алкоголизм, который когда-то считался моральным пороком, теперь рассматривается как заболевание, в то время как наркомания по-прежнему карается как проступок, за который предусмотрены в качестве обязательного минимума жестокие тюремные сроки, даже если виновник всего лишь хранит запрещенный наркотик, независимо от того, применял ли он насилие для того, чтобы за него заплатить. Категория детских «сексуальных проблем поведения», с одержимостью ее «целителей» крайностями и их зловещими предсказаниями будущих несчастий, является реинкарнацией «болезни» восемнадцатого-девятнадцатого веков под названием «мастурбаторное помешательство», скрещенной с составом преступления Прогрессивной эры под названием «сексуальная преждевременность» и преступлением конца двадцатого века под названием «сексуальное злоупотребление», а также с добавлением изрядной порции того расстройства, которое имеет народное название «сексуальная зависимость».

Жестокие методы, применявшиеся для приведения «извращенцев» к стандартам нормальности, легендарны в анналах медицины. Пытки водой, колесование и четвертование, кастрация, лоботомия - по сравнению с этим то, что происходило в STEPS, не страшнее ароматерапии. Тем не менее на детей по всей Америке продолжают навешивать ярлыки девиантов - клеймо, которое может остаться на них на всю жизнь.

Противоядие от жестокого или необычного обращения - не в том, чтобы утверждать, что то, что считалось или считается девиантным, на самом деле «нормально» или «естественно». Ибо нормальное - это то, что данная конкретная культура или данный конкретный исторический период называют нормальным: мужская гомосексуальность считалась нормальной в Древней Греции; межпоколенный секс в качестве сексуальной инициации был и есть нормален во многих доиндустриальных обществах; даже изнасилование является исторически нормальным во время войн. Чтобы далеко не ходить, мы можем посмотреть на последовательные издания DSM и обнаружить, что в тот же момент, как мы перестаем диагностировать одну психопатологию, ей на смену приходит другая (в год, когда был убран диагноз «гомосексуализм», после значительного давления со стороны движения за права геев и лесбиянок, был добавлен новый детский синдром «гендерная дисфория», или глубокий дискомфорт от того биологического пола, в котором родился). Это действительно очень сложно - говорить позитивно о сексуальности детей, не прибегая к паллиативам естественный и нормальный; я сама часто обращаюсь к моему потрепанному Тезаурусу Марча. Чтобы не оказываться в ловушке нормального, которое автоматически подразумевает, что всё, попадающее в его сферу, безвредно, а всё, что за ее пределами, вредно, нам требуются некие более нейтральные описания действительно переживаемого опыта и оценки действительно причиняемого вреда. Спросить самих детей было бы неплохим началом. А пока не мешало бы быть такими же честными, как Барбара Боннер из Оклахомы, которая сказала мне: «Пока мы не будем лучше осведомлены о сексуальном развитии детей, нашей работой будут продолжать управлять [моральные] ценности».

Есть ценности, по поводу которых родители и профессионалы, священники и политики согласятся, что их следует прививать детям: быть добрым, внимательным, уважительным к окружающим и к самому себе, избегать насилия и принуждения в сексе, как и во всем остальном. Но «нормальность» - добродетель переменчивая и спорная, а учитывая ее потенциал как сообщницы в терапевтических злоупотреблениях и социальной изоляции, и вовсе переоцененная.

Далее: Глава 4