Оригинал

Ограничения на места проживания для лиц, совершивших сексуальные преступления: как здравый смысл помещает детей в ситуацию риска

Линдзи Вагнер (Lindsay A. Wagner)


I. Введение

Ограничения на места проживания лиц, совершивших сексуальные преступления (в данном переводе сокращенно ОМПЛС; в оригинале sex offenders - "лица, когда-либо осужденные за сексуальные преступления" - в переводе далее будут условно называться "секс-оффедерами") - проявление ретрибутивистских ("воздаятельных") настроений и предвзятых страхов американской публики - настроений и страхов, в конечном итоге выливающихся в неэффективные политические решения. В последнюю четверть века в Соединенных Штатах наблюдается возрождение понятия о "воздаянии по заслугам" как генерализованной теории уголовной политики. Эта ретрибутивистская политика особенно ярко бросается в глаза в форме недавно введенных гражданских санкций, налагаемых на секс-оффендеров после их освобождения из тюрьмы. Секс-оффендеры как группа вызывают страх и ненависть публики, и политики, ищущие благосклонности избирателей, часто поддерживают всё более безжалостные санкции против этих "политических парий нашего времени". В качестве одной из последних по времени таких мер, стремясь обеспечить безопасность в населенных пунктах, как минимум 22 штата и сотни местных муниципалитетов ввели жесткие ограничения на то, где секс-оффендеры могут жить после освобождения из тюрьмы. Эти ограничения в типичном случае исключают секс-оффендеров из числа лиц, проживающих в пределах 1000 или 2500 футов (304,8 или 762 метра - прим. перев.) от школ, парков, детских садов и других мест, где собираются дети. Тем не менее исследования показывают, что эти мотивированные страхом законы являются неразумными, с точки зрения уголовной политики, решениями, основанными на ошибочных умозаключениях. Они усиливают факторы рецидива и, следовательно, могут делать населенные пункты менее безопасными.

Рассматривая эти законы об общественной безопасности в контексте современной уголовной политики, данная работа высвечивает возможные механизмы, ответственные за развитие и распространение данного вида ограничений вопреки растущему объему исследований, свидетельствующих об их контрпродуктивности. Понимание того контекста, в котором развились эти законы, поможет пролить свет на наиболее полезные пути, которыми можно подойти к реформированию законодательства о секс-оффендерах. Вместо того чтобы делать упор на конституционные права секс-оффендеров, как поступают большинство ученых-правоведов, стратегиям реформы законодательства о секс-оффендерах необходимо сфокусироваться на объединении политических и юридических аспектов усилий, направленных на реформу. Более эффективной реформы можно добиться путем лучшего информирования публики, а не путем полагания на защиту со стороны судов.


II. Преступность, политика и электорат

Американская уголовная политика последнего времени мотивируется, главным образом, упором на наказание и возрождением ретрибуции ("теории воздаяния") как жизнеспособной теории наказания. Это возрождение произошло вслед за "упадком реабилитационного идеала", характеризовавшего уголовную политику конца 1960-х - начала 1970-х годов. К 1980-м годам, несмотря на стабильные уровни преступности, американская уголовная политика начала становиться все более карательной, по мере того как политики вновь открывали для себя политическую силу имиджа человека, "жесткого по отношению к преступности" ("tough on crime"). Один из замечательных примеров этой карательной политики можно видеть в принимаемых Конгрессом законах о размерах наказания. В то время Конгресс начал постоянно увеличивать обязательные минимумы [сроков лишения свободы] и расширять законы о "трех попытках" (законы, предписывающие в обязательном порядке назначать пожизненное лишение свободы без права на УДО каждому, кто осужден в третий или более раз в жизни, независимо от степени тяжести преступлений, за которые он был осужден - прим. перев.) - тенденция, продолжающаяся по сей день. Результатом этого сдвига в уголовной политике стало то, что Америка заработала себе славу "непревзойденного карателя ... регулярно занимающего первое место в мире по численности заключенных".

A. Уголовная политика, движимая страхом

1960-е годы были десятилетием, отмеченным гражданскими беспорядками, протестами и насилием. Ученые предупреждали против применения силы как средства социального контроля в ответ на эти протесты. Они аргументировали это тем, что результатом будет деструктивная, "обреченная на самопоражение" позиция, потому что сила не способна разрешать неоднократно возникающие, застарелые недовольства в демократическом обществе. Криминолог Джером Сколник утверждает, что "прочный социальный контроль возникает не от боли и страданий, причиняемых наказанием, а от привязывания индивида к социальной группе, "от делания его общества неотъемлемой частью его самого, так чтобы он более не мог отделить себя самого от него более, чем от себя самого"". Президент Линдон Джонсон соглашался с этим тезисом. Уголовная политика президента Джонсона делала упор на стабилизацию жизней преступников и протестующих путем "рабочих мест, образования и надежды". Занятость и образование виделись как способы структурировать и стабилизировать жизнь человека и привить [ему] чувство ответственности. Аргументировалось, что эти факторы обладают потенциалом как предотвращения преступлений, так и реабилитации преступников.

Тем не менее рост преступности на протяжении всех 1970-х годов и взрыв внимания СМИ к преступлениям привели к закату реабилитационных усилий джонсоновской эпохи. Вместо того чтобы фокусироваться на сложных причинах и следствиях преступности, "преступность возвысилась как политический вопрос "горячей кнопки", движимый тревогами момента [и] политикой обиды". Генерализованный страх перед насилием и преступностью стал частью культуры общества - страх, остающийся по сей день. Как описывает эту ситуацию социолог Дэвид Гарланд: "... что когда-то рассматривалось как локализованное, ситуативное беспокойство, поражающее самых неблагополучных индивидов и самые неблагополучные районы, стало рассматриваться как крупная социальная проблема и характеристика современной культуры".

Исток этого преувеличенного страха трудно точно определить. Ученые расходятся во мнениях, произошел ли этот страх из СМИ, непосредственно в публике или от самих политиков. Хотя точная роль, сыгранная СМИ в увековечивании этого страха, - вопрос дискуссионный, большинство исследователей согласны, что освещение преступлений в СМИ сыграло свою роль в усугублении страха публики перед преступностью. Например, освещение преступлений сетевыми телекомпаниями увеличилось на 83% с 1990 по 1998 гг., хотя уровни преступности по стране на самом деле снизились на 20%. Освещение преступлений в новостях также имеет тенденцию задерживаться на самых "достойных быть новостью" преступлениях - тех, которые чем-то необычны или особенно гнусны - в то время как "обычные случаи получают мало внимания либо вообще не получают". Журналистская практика, выпячивающая необычное, превращает самые редкостные, зверские преступления в преступления, кажущиеся происходящими каждый день. Этот тип журналистики способствовал раздуванию неоправданного публичного страха перед преступностью по всей стране в 1980-х годах. В то время как исследователи высказывают разные мнения по поводу того, создают ли СМИ публичный страх или просто реагируют на публичный страх, есть свидетельства того, что образы в новостях усугубляют в публике ощущения неуверенности и беспокойства и ведут к публичной ярости, возмущению воспринимаемым ростом преступности.

Это состояние паники создает фоновый эффект "коллективного гнева" и "праведного требования воздаяния", который привел к увеличению социального контроля и возрождению теории "воздаяния по заслугам" в уголовной политике. Как пишут криминологи Фили и Саймон, эта "новая пенология" укоренена в упреждающих практиках, таких как надзор и "удержание в рамках". Так как пропоненты новой пенологии считают, что реабилитация невозможна, они стремятся минимизировать риск для публики, исходящий от "девиантных" нарушителей закона. Многие исследователи считают, что "озабоченности публики по поводу преступности с большей вероятностью стимулируются политиками и политическими инициативами, нежели наоборот". Таким образом, эти карательные политические решения, возможно, разжигают публичные страхи, а не реагируют на них, но, во всяком случае по видимости, политики действую так, будто они заботятся о нуждах общества в безопасности и сдерживании опасностей с помощью мер большего социального контроля. Эти меры затем становятся важными вопросами в предвыборной конкуренции, при которой политики стараются перещеголять друг друга в своих позах "жесткости по отношению к преступности". В результате уголовная политика страны движется публичным страхом и политическими ответами на него.

Хотя вышеприведенное описание является чрезмерным упрощением весьма сложной и часто оспариваемой ситуации, существует значительный объем исследований, поддерживающих это видение "демократизации" наказания. Свидетельства демократизированного наказания можно найти в том, что ученые назвали "электоральными циклами". Эти циклы показывают сильную корреляцию между принятием карательного законодательства и близостью выборов. Например, Наоми Муракава распознала электоральные циклы в принятии законов об обязательных минимальных сроках заключения. Она заметила, что подавляющее большинство увеличений обязательных минимальных сроков были приняты не раньше чем за два месяца до выборов. При политическом и социальном климате нынешней уголовной политики не наблюдается каких-либо сил, могущих быть противовесом, де-эскалирующим это беспрестанное ужесточение наказаний. В результате количество законов об обязательных минимальных сроках резко увеличилось: с 61 закона в 1983 г. до 168 законов в 2000 г. Левитт заметил аналогичный цикл в количестве полицейских, принятых на службу в годы губернаторских и мэрских выборов. И, наконец, Хьюбер и Сэнфорд обнаружили, что в Пенсильвании судьи имеют тенденцию назначать более длительные сроки заключения по мере приближения дня их переизбрания. Из-за подобных все более карательных мер частоты заключения в тюрьмы США удвоились в 1970-х годах и утроились в 1980-х. По состоянию на 2005 год, Америка имела самый высокий процент заключенных в населении в мире и заработала славу "непревзойденного карателя".

B. Карательный ответ: здравый смысл или политическое своекорыстие?

Некоторые аргументируют свою позицию тем, что это просто обыкновенный здравый смысл - сажать преступников под замок - это то, что "каждый интуитивно знает" - и это работает. Гарланд замечает, что "[т]еперь есть отчетливо популистское течение в криминальной политике, которое порочит экспертные и профессиональные элиты и заявляет авторитет "народа", здравого смысла, "возвращения к основам"". Доминирующие голоса - голоса исполненной страха, тревожащейся публики и голос жертвы. Интуиция диктует, что помещение под стражу и наказание - лучшие способы держать публику в безопасности и удовлетворять жажду возмездия.

Однако уголовная политика, фокусирующаяся на подходе "здравого смысла", делает это ценой игнорирования экспертных мнений и исследований. Результатом является политика, основанная на ошибочных посылках и часто приводящая к непредвиденным последствиям. Например, в 1980-х годах законодательство Конгресса, разработанное с целью бороться с "эпидемией крэка", было основано на трех ошибочных посылках: (1) что "крэк мгновенно вызывает зависимость"; (2) что "крэк делает людей насильственными"; и (3) что "женщины-наркоманки часто продают секс за крэк, и их дети представляют собой новый род угрозы". К 1995 году Комиссия по размерам наказаний выпустила специальный доклад, детально описывающий ее исследования опасностей кокаина "крэк" и результирующей эпидемии. Комиссия нашла, что все эти посылки были необоснованными и не поддерживаемыми ее исследованиями, и представила в Конгресс официальную поправку, основанную на ее выводах. Конгресс отверг эту поправку. В защиту своего отклонения этой поправки многие члены Конгресса выпустили заявления, в которых они продолжили ссылаться на ошибочные посылки, выдвигавшиеся в 1980-х годах. Общественное мнение и "здравый смысл" одержали триумф над исследованиями и эмпирическими данными.

Джером Сколник приводит пример непредвиденных последствий, которые могут возникать, когда политика в отношении преступности фокусируется исключительно на наказании, в том, что он называет "парадоксом Феликса Митчелла". Сколник описывает то, что произошло в результате ареста, осуждения и последовавшей за ним смерти "самого пресловутого наркобарона" Западного побережья:

"Продажа наркотиков продолжалась, а в результате того, что рынок был освобожден от монополии Митчелла, принудительно державшей высокие цены, конкуренция сбила цену на крэк. Главным эффектом посадки Митчелла была дестабилизация наркотического рынка, снижение цен на наркотики и рост насилия, так как соперничающие между собой члены банд "наезжали" друг на друга из-за доли рынка. Последствия включали в себя рост частоты убийств из проезжающих мимо автомобилей (drive-by shootings), уличных убийств и разбойных нападений. Косвенным путем эффективная работа закона, результатом которой было физическое выведение преступника из строя, простимулировала серьезное и беспорядочное насилие."

Несмотря на исследования, несмотря на непредвиденные последствия, такие как в парадоксе Феликса Митчелла, нынешняя уголовная политика продолжает фокусироваться почти исключительно на содержании за решеткой и ужесточении наказаний.

Многие ученые выдвигают теории, что продолжающаяся приверженность карательной политике вопреки исследованиям является результатом политического своекорыстия. Как констатирует Тонри:

"Выражаясь позитивно, выборные должностные лица хотят заверить народные массы, что их страхи замечены и в отношении причин этих страхов приняты меры. Выражаясь негативно, должностные лица хотят втереться в народное доверие и в поддержку на выборах путем потакания, путем раздавания обещаний, которые закон может выполнять в лучшем случае несовершенно и не полностью."

Уиндлшем распознал возобладание политического своекорыстия в принятии федерального "закона по борьбе с преступностью" 1994 года, констатируя, что "выборные должностные лица почти без исключения признавали необходимость ответить на [генерализованный страх перед преступностью, развившийся перед тем] и во многих случаях стремились извлечь политическую выгоду из напуганной, иногда мстительной, публики".

Подтверждение этим теориям можно найти в ответах самих политиков на вопрос, почему они проголосовали за те или иные неразумные меры по борьбе с преступностью. Выражая сомнение насчет эффективности положений об обязательных минимумах, содержащихся в Акте о борьбе со злоупотреблением наркотиками 1986 г., член Палаты представителей от Западной Вирджинии Ник Рахолл тем не менее посетовал: "Как вы можете [позволить себе] быть пойманным на том, что голосуете против них?" Сенатор от штата Вашингтон Дэниел Эванс, выражая свое недовольство этим биллем, сказал, что у него было такое ощущение, что "парламентская толпа линчевателей" вызвала "лицемерную стадную реакцию предвыборного года, которая, вероятно, затопчет нашу Конституцию". Подобно ему, проголосовав за Акт о контроле над насильственной преступностью и полицейских мерах 1994 г., сенатор от штата Джорджия Сэм Нанн сказал: "В спешке предвыборного года принимать жесткие меры против преступности, боюсь, Конгресс стряпает решения "на скорую руку", которые, возможно, хорошо звучат, но слишком часто возбуждают в публике нереалистичные ожидания". Эти заявления свидетельствуют о политических факторах давления, ощущаемых многими политиками, - о факторах, заставляющих их голосовать за ту уголовную политику, с которой они сами не обязательно согласны. Этот подход к уголовной политике некоторые политики охарактеризовали как "принятие законов политической паникой".

Вышеизложенное обрисовывает полагание современной уголовной политики на демократизированное наказание. Предельно упрощенная модель вырисовывается такая: публичный страх и эмоционализм требуют законодательного ответа; форма такого ответа становится предвыборным вопросом; "жесткие по отношению к преступности" законодатели продвигают упрощенческие, основанные на "здравом смысле" меры, которые "забивают" на мнения экспертов и исследования в пользу политической выгоды. Именно внутри этой культуры "принятия законов политической паникой" и налагаются всё большие и большие ограничения на секс-оффендеров - группу лиц, вызывающую страх и омерзение у публики.


III. Недавнее законодательство о секс-оффендерах: ограничения на места проживания

Ту же модель, которой отмечена демократизированная уголовная политика, можно видеть и в развитии и распространении самых недавних мер общественной безопасности, принятых против секс-оффендеров - ограничений на места проживания (ОМПЛС). В последние двадцать лет страх перед секс-оффендерами разросся по всей стране благодаря политическим инициативам и освещению в СМИ, связанным с целым рядом зверских - пусть и необычных - резонансных нападений на детей: случаев Адама Уолша, Джейкоба Уэттерлинга, Джессики Лансфорд и Меган Канки (перечислены только самые известные из них). Несмотря на редкость и необычность таких случаев волна публичного страха и политического давления заставила законодательные собрания действовать, вводя дополнительные ограничения и предписания для секс-оффендеров после их освобождения из тюрьмы. Некоторые из этих ограничений включают в себя требования регистрации, уведомление населения, "гражданское заточение", мониторинг и отслеживание при помощи GPS и ОМПЛСы. Эти меры "здравого смысла" продолжают распространяться по стране несмотря на то, что исследования показывают неэффективность данных мер социального контроля и даже, вероятно, их контрпродуктивность. В этой части работы будут рассмотрены развитие и распространение ОМПЛСов в координатах демократизированного наказания.

A. Хищники везде

Как мы видели в Части II, современная уголовная политика может питаться страхом публики перед преступностью и ее требованием воздаяния либо, как минимум, страхом публики в восприятии политиков. Аналогичным образом и развитие ОМПЛСов можно связать с публичными страхами и политической реакцией на них. Редкие, изолированные инциденты похищения и сексуально "заряженного" убийства детей освещаются в СМИ, и создается взгляд на них как на распространенное явление. Населенные пункты и избирательные округа вопиют о защите от опасности, кажущейся вездесущей (либо, как обсуждалось в Части IIA, может быть, политические инициативы создают ощущение опасности). Политики, в свою очередь, реагируют тем, что поспешно принимают огульные ограничения без каких-либо особых дебатов или исследований в поддержку таких действий. Этот паттерн проявляет все признаки демократизированного наказания, которые мы видели в Части II: сдача на милость краткосрочному эмоционализму, урезанные прения и принятие безжалостных упрощенческих мер ради политической выгоды.

Освещение резонансных похищений и сексуальных нападений в СМИ поспособствовало страху, что опасные, неизвестные хищники прячутся везде. Подобно тому, как в новостях освещаются и большинство других преступлений, новостные сообщения о сексуальных преступлениях имеют тенденцию фокусироваться на атипическом. Одно из исследований о том, как в газетах освещаются деторастлители, нашло, что в течение исследуемого года освещение в СМИ концентрировалось на "крайнем и необычном", в то время как сообщения о типичных случаях, как например совершенных членами семьи или знакомыми, были редки либо вообще отсутствовали. В то время как за исследуемый период обвинения в деторастлении были предъявлены 187 человекам, всего лишь 13 из этих обвиняемых заняли 57% всех новостей, посвященных сексуальным преступлениям. Анализ показал, что в этих 13 случаях присутствовали либо необычные обстоятельства, либо множественные потерпевшие. Это исследование делает вывод, как и другие до него, что, задерживая внимание на этих атипических случаях, "освещение сексуальных посягательств на детей создает преувеличенное ощущение "опасности, исходящей от незнакомцев" ("stranger danger")".

Другие ученые отмечают увеличение освещения в СМИ похищений детей и сексуальных нападений. Выполнив поиск по базам данных газетных статей, Дэвид Синглтон показывает, как освещение газетами наиболее известных похищений и убийств детей резко возросло с 1981 по 2005 гг. Поиск по базам данных выявил, что статей, освещавших похищение и убийство Адама Уолша в 1981 г., было всего тринадцать, по сравнению с более чем 2500 статьями, освещавшими убийство Джессики Лансфорд в 2005 г. Хотя выборочный поиск Синглтона по новым базам данных не был статистически проанализирован, эти цифры во всяком случае свидетельствуют о растущем освещении в СМИ самых необычных и страшных преступлений, совершенных против детей. Это увеличившееся внимание к сексуальным преступлениям против детей способствует восприятию, что насильственные сексуальные преступления находятся на подъеме, в то время как в реальности подтвержденные случаи сексуальных посягательств на детей снизились примерно на 40% в период с 1990 по 2000 гг. Эти образы усугубляют в публике ощущения неуверенности и беспокойства и приводят к гневу и возмущению воспринимаемым ростом преступности.

Вдобавок к этим образам, усиливающим страх и озабоченность публики, политическое рвение принимать законы против секс-оффендеров, такие как "закон Меган" и Акт Адама Уолша, также вносит свой вклад в публичные страхи. Доступность интернетных баз данных (реестров), в которых значится местоположение каждого оффендера, антагонизирует обеспокоенных родителей, когда те обнаруживают, что один из оффендеров живет поблизости. И так уже встревоженные образами в СМИ, эти родители требуют, чтобы законодатели отреагировали. Они связываются со своими представителями (депутатами), требуя сделать что-нибудь. Сенатор штата Айова Джерри Бен получил один такой телефонный звонок от рассерженной матери, возмущенной тем, что сексуальный хищник с историей злоупотребления шестилетними девочками живет в квартире, выходящей окнами на детскую площадку начальной школы. Сенатор Бен тут же принялся за работу и провел закон, действующий в масштабах штата, запрещающий зарегистрированным секс-оффендерам жить ближе 2000 футов от любой школы или детского сада. Сенатор Бен признаёт, что не много исследований было проведено о том, будет ли закон эффективен: "Мы все просто, откровенно говоря, приняли как само собой разумеющееся, что какая-то польза от него будет..." Введение ограничений в других штатах и городах также можно связать с реакцией публики на новости о преступлениях секс-оффендеров. Например, в Калифорнии референдум по Предложению 83, содержащему положение об ОМПЛС, был результатом убийств Джессики Лансфорд и Кортни Скаунс. Во Флориде убийства трех девочек в 2004-2005 гг. привели к тому, что многие города и поселки приняли более строгие ограничения, расширяющие меры, уже содержавшиеся в ОМПЛС, действующем в масштабах штата.

Здесь мы можем видеть начало демократизированной уголовной политики: требование защитить общественную безопасность от воспринимаемой угрозы является причиной того, что законодатели "прыгают в действие". Как мы увидим в следующем параграфе, законодательный ответ принимает форму мер социального контроля в духе "здравого смысла", отдающих предпочтение политической выгоде, а не эмпирическим свидетельствам.

B. Законодательный ответ и распространение ОМПЛСов: безопасность, политика и "эффект домино"

Точно так же, как политики утверждали, что ужесточение наказаний является подходом здравого смысла к решению проблемы преступности в стране, законодатели утверждают, что ОМПЛСы необходимы для обеспечения общественной безопасности. Некоторые политики признают, что факторы политического давления и страх показаться "мягким по отношению к секс-оффендерам" заставили их проголосовать за довольно-таки неразумные ограничения. Тем временем другие законодатели чувствовали себя принужденными действовать, потому что ограничения были введены в соседних населенных пунктах. Эти политики боялись бегства секс-оффендеров с территорий, где уже действовали ограничения, в их собственные населенные пункты, где таких ограничений не было. Все эти факторы способствовали распространению ОМПЛСов по стране.

Многие как политики, так и родители настаивают, что ограничения в проживании необходимы для безопасности детей. Как выражается один законодатель, "здравый смысл говорит вам, что, если вы держите сексуальных хищников физически вдали от детей, тогда дети будут реже становиться их жертвами". Законодатели также указывают на низкие проценты успешной реабилитации среди секс-оффендеров и, соответственно, на их высокие проценты рецидива как на объяснение необходимости этих ограничений.

Даже когда им представляют результаты исследований, из которых напрашивается вывод, что эти законы неэффективны, многие законодатели продолжают поддерживать данные ограничения, утверждая, что безопасность - превыше всего. Выступая в поддержку местных ограничений в Ист-Рокэуэй-Виллидж, штат Нью-Йорк, попечитель Эдвард Сибан прокомментировал это так: "Я лучше ошибусь в том, чтобы держать секс-оффендеров как можно дальше от наших детей, чем буду беспокоиться о том, что имеет сказать не проживающий в моей деревне эксперт". Когда чиновники штата Канзас проводили слушания по мораторию штата на местные ограничения, они услышали те же настроения, которым вторили простые граждане. Участники слушаний говорили: "Да, я слышу все эти данные. Да, я знаю, что говорят исследования. Но вы знаете что, от этого я чувствую себя в большей безопасности". Эти заявления являются четким свидетельством предпочтения выражения публичного интереса эмпирическим исследованиям - общий лейтмотив в современной демократизированной уголовной политике.

Помимо апелляции к здравому смыслу народа, еще одной причиной распространения ОМПЛСов является то, что политики могут использовать эти ограничения для рекламирования своего имиджа как "жестких по отношению к секс-оффендерам". Саймон из флоридской организации ACLU [American Civil Liberties Union - Американский союз гражданских свобод] называет такие местные законы и постановления "бесстыдной эксплуатацией политиками" - политиками, "имеющими" "напуганную, иногда мстительную, публику". Многие политики признают, что мало исследований поддерживают эти ограничения, но у них такое ощущение, что они не могут проголосовать против них. В Нью-Джерси один политик, который попросил не называть его имени, назвал ОМПЛСы "законодательством самоуспокоения", но констатировал, что политики не станут публично выступать против данных законов, потому что боятся показаться мягкими по отношению к секс-оффендерам. Сенатор штата Айова Бен признаёт, что ОМПЛС Айовы, вероятно, нуждается в изменении. Тем не менее сенатор Бен и другие законодатели "[не могут] проголосовать за любой закон, который выглядит как послабление для секс-оффендеров, чтобы не дать козырь своим политическим оппонентам". Это политическое давление на законодателей огромно. В Айове прокуроры, государственные защитники, как и полицейские чины все как один призвали отменить ограничения на места проживания, но законодательное собрание отказалось это делать. Прокуратура графства Айова констатирует: "Очень редко такое бывает, как в данном случае, чтобы каждый юрист штата говорил "отмените", полиция говорила "отмените", а [законодательное собрание] все равно не делает этого".

В то время как озабоченности безопасностью и политическим имиджем являются мотивирующими факторами как на уровне штатов, так и на местном уровне, у местных законодателей есть еще одна озабоченность: страх того, что оффендеры с территорий с ограничениями побегут на территорию, где ограничений нет. Ограничения в 2500 футов жестоко ограничивают возможности секс-оффендеров найти себе жилье, особенно в густонаселенной местности и в маленьких городках. Когда один городок вводит у себя ОМПЛС, соседние городки начинают бояться, что оффендеры, в отчаянии найти жилье, "затопят" собой их округу. Например, когда Айова запретила секс-оффендерам жить ближе 2000 футов от школ, парков и детских площадок, в один из городков в Небраске на границе с Айовой переехали 28 оффендеров из Айовы. Независимо от того, является ли подобная миграция оффендеров типичной, страх перед такой миграцией является одним из мотивирующих факторов для многих политиков, рассматривающих означенные законы.

Законодательные собрания чувствуют, что должны действовать быстро, чтобы предотвратить эту миграцию секс-оффендеров в их городки. В Нью-Йорке лидер большинства в законодательном собрании графства Скенектади Джудит Дагостино ответила на критику, что законодательство графства было принято чересчур поспешно, сказав, что быстрые действия были необходимы ввиду [уже введенных] ограничений в соседних графствах. Джим Ландриган, хранитель реестра секс-оффендеров графства Мэдисон и капитан в отставке при офисе шерифа, сказал: "Это лишь вопрос времени, когда каждое графство в [штате Нью-Йорк] введет ограничение на проживание, чтобы предотвратить миграцию секс-оффендеров из графств, где [такие] законы уже есть". Этот страх перед миграцией секс-оффендеров создает "эффект домино" законодательства. Один городок вводит ограничения - и соседние городки чувствуют давление к тому, чтобы ввести аналогичные ограничения в целях предотвращения "затопления" оффендерами. Например, в графствах Майами-Дейд и Брауэрд во Флориде непосредственно примыкающие друг к другу города Майами-Бич, Норт-Бей-Виллидж и Майами-Гарденс ввели ограничения с временным интервалом не более двух недель друг от друга. В течение четырех месяцев еще как минимум 17 муниципалитетов по соседству с ними приняли свои ограничения. Аналогичные страхи и паттерны были отмечены в Нью-Джерси, Небраске, Аризоне, Техасе, Пенсильвании, Массачусетсе и Висконсине.

Как было показано в этом параграфе, ОМПЛСы распространились по стране по многим причинам. Некоторые законодатели считают, что они необходимы для безопасности детей, в то время как критики полагают, что "пышный расцвет" этих ограничений объясняется тем, что политики видят их как легкий способ повысить свою популярность у избирателей. Другие законодатели, не особо верящие в эффективность таких ограничений, чувствуют себя вынужденными ввести их, чтобы защитить свой городок от миграции секс-оффендеров с соседних территорий, вызванной тем, что там ограничения уже ввели. Как будет показано в нижеследующем обсуждении, политика ограничения на места проживания для секс-оффендеров основана на ошибочных посылках относительно природы сексуальных преступлений и процентов рецидива у лиц, их совершивших.

C. Здравый смысл с изъяном: stranger danger, близость и рецидив

В Части II была обрисована общая тенденция современной уголовной политики отстаивать меры социального контроля в духе "здравого смысла" вопреки эмпирическим свидетельствам и исследованиям. Аналогичным образом ОМПЛСы продолжают поддерживаться вопреки растущему объему свидетельств, показывающему, что они неэффективны в качестве меры безопасности и, вероятно, даже контрпродуктивны. Как утверждают их сторонники, эти ограничения необходимы для защиты детей от неизвестных хищников. Здравый смысл диктует, что удержание оффендеров вдали от мест, где собираются дети, уменьшит риск рецидива. Эти сторонники указывают на чрезвычайно высокие проценты рецидива у секс-оффендеров и на низкую успешность их реабилитации как на дополнительные причины, почему эти ограничения необходимы. Однако имеющиеся исследования не подтверждают ни одно из этих обоснований. Но, как и обычно бывает с демократизированным наказанием, исследования и экспертные мнения часто приносятся в жертву подходу "здравого смысла".

ОМПЛСы рассчитаны на то, чтобы защищать детей от неизвестного нападающего лица, прячущегося на школьном дворе или на детской площадке - идея, которую обычно обозначают как "stranger danger". Однако посылка, что преступники такого рода представляют собой большой риск для детей, не подтверждается данными. Хотя сексуальные нападения и похищения, совершаемые незнакомцами, поистине трагичны, исследования показывают, что на самом деле это нечасто происходящие события. Согласно общенациональному исследованию, проведенному Национальным институтом юстиции, из детей в возрасте от 10 до 16 лет, о которых сообщается, что они подвергаются сексуальным посягательствам, большинство являются жертвами кого-то, кого они знали и кому доверяли - почти 74%. Исследование, проведенное в Юте, сообщает, что 90% жертв в возрасте младше 12 лет знали преступника. Другое исследование показало, что один лишь инцест был причиной 46% обвинительных приговоров за сексуальные нападения на детей младше 12 лет (как "сексуальное нападение" в США может квалифицироваться и контакт по согласию с лицом "незаконного" возраста, особенно младше 12 лет - прим. перев.). В том же исследовании 70% заключенных-насильников, чьи жертвы были младше 12 лет, сообщили, что жертва была членом их семьи. Исследование в Миннесоте, проанализировавшее проценты рецидива у секс-оффендеров с 1990 по 2005 гг., нашло, что жертвами 65% оффендеров были члены их семей или знакомые, с которыми они познакомились через других взрослых, например через подруг или товарищей по работе. Более того, "вероятность совершения убийства на сексуальной почве знакомым жертвы более чем в три раза превосходит вероятность совершения такого убийства незнакомцем" (Rose Corrigan, Making Meaning of Megan’s Law, 31 LAW & SOC. INQUIRY 267, 292 (2006)). Все эти исследования поддерживают вывод, что большинство сексуальных преступлений, совершаемых против детей, совершаются кем-то, кого жертва знает, а не незнакомцами.

Похищения детей незнакомцами также представляют собой нечастое явление. Например, в New England Journal on Criminal and Civil Confinement Ричард Райт приводит подробную статистику похищений:

"Из общего количества похищенных детей, оцениваемого в 150.000, 78% похитили члены их семей, в то время как 22% были похищены нечленами семей, включая незнакомцев. Из детей, похищенных нечленами семей, 50% подверглись сексуальным нападениям (см. выше о "сексуальном нападении", а также замечу, что, например, добровольная поездка "ребенка" (которому может быть 17) в машине нечлена семьи, или даже члена семьи, но против воли родителей в США часто также квалифицируется как "похищение" - прим. перев.). Исследовательская группа Национальных исследований частотности пропавших, похищенных, убежавших из дома и выброшенных детей (NISMART) оценила, что жертвами стереотипных похищений - того рода, который часто ассоциируют с секс-оффендерами, были 115 детей."

Согласно этой статистике, из оцениваемого числа случаев похищения детей, произошедших в 1999 г., примерно 115, или 0,08%, были случаями того рода, который ассоциируют с секс-оффендерами. Следовательно, обсуждаемые ограничения фокусируются на относительно малой доле преступлений, совершаемых против детей, и полностью игнорируют самые распространенные формы сексуального нападения и похищения. Некоторые их сторонники возражают, что ограничения - стоящее дело, даже если они спасут одного-единственного ребенка, но, как будет показано далее, эти ограничения на самом деле могут увеличивать риск для безопасности детей.

Вторая ошибочная посылка, на которой основаны ОМПЛСы, - идея, что близость проживания к местам, где собираются дети, является фактором рецидива. Хотя некоторые эксперты поддерживают идею, что "ограничение частоты контактов между секс-оффендерами и местами, где находятся дети, вероятно, уменьшит риск преступления", многие эксперты подчеркивают, что социальная близость к ребенку, а не близость проживания, является самым значимым фактором рецидива у секс-оффендера. Исследования пришли к выводу, что близость проживания к школам, паркам и другим местам, где собираются дети, имеет мало влияния на рецидив. В одном исследовании миннесотского Управления исправительных учреждений должностные лица тщательно изучили обстоятельства рецидива секс-оффендеров и пришли к заключению, что "ни одно из новых преступлений не произошло на территории школы, и, по-видимому, ни одно из них не имело отношения к тому, что секс-оффендер жил поблизости от школы". Два преступления были совершены вблизи парков, однако в обоих случаях эти парки не находились рядом с жильем секс-оффендеров. Аналогичным образом колорадское Управление общественной безопасности пришло к заключению, что ограничения на места проживания "едва ли удерживают секс-оффендеров от совершения новых сексуальных преступлений и что такую политику не следует рассматривать как осуществимую стратегию защиты детей". В опросе 185 секс-оффендеров большинство сказали, что данные "ограничения будут играть незначительную роль в том, совершат ли они новое преступление, либо что не будут играть вообще никакой роли". Более того, многие из респондентов сказали, что, когда они совершали данные преступления в прошлом, они следили за тем, чтобы делать это подальше от своего места проживания. Опять-таки, мы видим, что данные ограничения, обещая безопасность детей, на самом деле фокусируются на относительно малой доле сексуальных преступлений, совершаемых против детей.

Третья ошибочная посылка, лежащая в основе ОМПЛСов, относится к вероятности рецидива среди секс-оффендеров. Сторонники ОМПЛСов утверждают, что у секс-оффендеров невероятно высокие проценты рецидива; однако исследования показывают, что проценты рецидива у секс-оффендеров на самом деле ниже, чем обычно считается. Согласно данным, опубликованным Бюро судебной статистики, процент рецидива в первые три года после освобождения составил 5,3% у 9691 секс-оффендера, выпущенного из тюрьмы [в 1994 г.]. Хотя статистика склонна недооценивать распространенность и частоту сексуальных нападений, эти проценты гораздо ниже, чем проценты рецидива по несексуальным преступлениям. Более того, Бюро судебной статистики сообщило, что из всех новых сексуальных преступлений, совершенных освободившимися заключенными, освободившиеся осужденные за сексуальные преступления совершили всего лишь 13% сексуальных преступлений, в то время как освободившиеся осужденные за несексуальные преступления совершили 87% сексуальных преступлений, совершенных освободившимися заключенными вообще. Эта статистика еще раз подчеркивает тот факт, что рассматриваемые ограничения нацелены лишь на малую долю сексуальных преступлений, хотя обещают публике широкую защиту.

И, наконец, сторонники ОМПЛСов указывают на низкий процент успешной реабилитации среди секс-оффендеров как на еще одну причину, почему нужно ограничивать их места проживания. Однако ограничения на места проживания на самом деле усугубляют факторы, повышающие риск рецидива. Во многих городских местностях ОМПЛСы делают трудным для оффендеров находить разрешенное жилье, а эксперты предупреждают, что возможность найти и сохранить жилье - один из самых важных факторов предотвращения рецидивной активности. Хотя влияние ОМПЛСов на способность оффендеров находить жилье в значительной мере не известно, исследования показывают, что ОМПЛСы делают трудным для оффендеров находить жилье. В одном исследовании четверть оффендеров были вынуждены съехать с жилья, которым они владели на правах собственности или снимали. Почти половина сообщили, что не смогли жить с членами своих семей, готовыми оказывать им поддержку. Более половины сообщили, что имели проблемы с подысканием разрешенного, доступного по цене жилья. Другие исследования сообщили, что 22% оффендеров из-за ограничений пришлось переезжать неоднократно, и почти половина оффендеров сообщают о себе, что домовладельцы отказывались сдавать им жилье. В Айове за первые шесть месяцев после введения штатных ограничений тысячи секс-оффендеров стали бездомными. В Калифорнии процент бездомных среди секс-оффендеров повысился на 27%, после того как тамошние ограничения вступили в действие в ноябре 2006 г. В общем и целом, исследования делают вывод, что ОМПЛСы ассоциированы с непрочностью, мимолетностью [условий жизни], бездомностью, уменьшенными возможностями занятости и большей удаленностью от социальных служб и психологической/психиатрической помощи.

По мнению экспертов, все эти факторы увеличивают риск рецидива. Многие ученые идентифицируют жилье как самый важный фактор реинтеграции бывших заключенных. "Жилье - это тот стержень, на который "нанизан" процесс реинтеграции. ... В конечном итоге общественное устройство, не заботящееся о нуждах в жилье заключенных, которые в него возвращаются, обнаруживает, что оно поступает так ценой собственной общественной безопасности." Точно так же ученые отметили, что "секс-оффендеры, сохранившие социальные связи со своими общинами через стабильную занятость и семейные отношения, имели более низкие проценты рецидива, чем секс-оффендеры, не имеющие работы или близких людей". Например, колорадское Управление общественной безопасности нашло, что у оффендеров, имеющих позитивную систему поддержки, были значительно более низкие проценты рецидива, чем у оффендеров без поддержки. При том, что столь многие секс-оффендеры испытывают большие проблемы с жильем и их гонят прочь от их "социальных сетей", рассматриваемые ограничения могут на самом деле помещать населенные пункты в ситуации увеличенного риска. Вместо того чтобы привязывать индивида к сообществу, как рекомендуют криминологи, ОМПЛСы еще более отчуждают бывших заключенных.

Вдобавок к тому, что они производят отчуждающий эффект, ОМПЛСы еще и увеличили проблемы правопринуждения и отслеживания. Оффендеры, не способные найти себе подходящее жилье, часто лгут о том, где они живут, либо вообще перестают регистрироваться, что делает надзор над ними трудным для правоохранителей. Как сообщается, Майк Хименес, президент калифорнийского профсоюза надзирателей за условно-досрочно освобожденными, констатировал, что: "Будет невозможно для надзирателей обеспечивать соблюдение закона Джессики на определенных территориях, а поощрение "мимолетных" вселений просто позволяет секс-оффендерам избегать [регистрации] вовсе". После того как Айова ввела свои ограничения, как сообщается, количество регистрирующихся секс-оффендеров пошло "под откос". Как сообщила газета "Des Moines Register", количество секс-оффендеров, прекративших регистрироваться в штате, возросло со 142 в июне 2005 г. до 346 в декабре 2006 г. В г. Сидар-Рапидс, штат Айова, чиновники находят невозможным отслеживать лиц, зарегистрированных в графстве [адм. центром которого является этот город]. Шериф Дон Зеллер сказал новостям ABC: "Пять лет назад мы знали, где находятся 95% этих лиц. Теперь дай Бог, если мы знаем, где 50, 55% из них".

В конечном итоге, то, что кажется здравым смыслом, оказывается основанным на ошибочных посылках и имеющим потенциально опасные последствия. Ограничения применяются к широкому диапазону секс-оффендеров, хотя задумывались, целясь в малую их долю. Фокусируясь на незнакомцах и географии, эти ограничения игнорируют самый большой источник вреда для детей - тех взрослых, которых ребенок знает и которым он доверяет. Публичное и политическое внимание, уделяемое ОМПЛСам, закрывает глаза на большинство жертв сексуальных нападений на детей и оставляет их практически без защиты. Многие критики заявляют, что "превентивная политика, которая на самом деле стремилась бы защитить как можно большее количество детей от самого большого источника опасности, вместо того отдавала бы приоритет внутрисемейным злоупотреблениям, а не "хищничеству незнакомцев"". Более того, ограничения оказываются исключающими оффендеров из общин и усугубляющими факторы, которые, как было показано, увеличивают рецидив. Как и обычно бывает в современной уголовной политике, некоторые политики продолжают поддерживать данные ограничения вопреки всем свидетельствам, говорящим против них.

Эта часть работы была попыткой подробнее рассмотреть те отличительные особенности демократизированного наказания, которые можно видеть в развитии и распространении ОМПЛСов по стране. Оно начинается с генерального страха общества и заканчивается упрощенческими мерами, отдающими сильное предпочтение политической конъюнктуре перед эмпирическими данными. Многие оффендеры попытались оспорить данные ограничения в суде. Однако подавляющее большинство их попыток не увенчались успехом. Часть IV посвящена рассмотрению высоко деференциального* ответа судебной системы на ОМПЛСы.
[Поясню, что такое "деференциальный": в оригинале deferential - слово, которое невозможно перевести на русский язык коротко, поэтому придумал такое слово "деференциальный", которого в русском нету. В данном случае deferential означает, что вопрос "хорошо это или плохо" - ограничения на места проживания, суды оставляют на усмотрение законодателей; от to defer ("полагаться", "оставлять на усмотрение").]

До конца переводить, скорее всего, не буду: там дальше куча специфически американской юридической казуистики, которую вряд ли кто будет читать, не то что понимать.

Также см.