Оригинал данной статьи взят по ссылке из статьи (или, может быть, лучше назвать заметкой, репликой) Джудит Левин, которая о том же, но на более современном, еще более "продвинутом" уровне.

Выделения курсивом в тексте перевода соответствуют выделениям в этом оригинале (который содержит список ссылок на источники и аннотацию и является, как указано в другом оригинале, первоначальным).


Феминистская юриспруденция: равноправие или неопатернализм?

Майкл Вайсс и Кэти Янг подвергают критике радикально-феминистскую юриспруденцию, аргументируя позицию, что последняя представляет собой неопатернализм и нешуточную угрозу индивидуальной свободе.


В мае 1992 года "Project P" - антипорнографическое полицейское подразделение, действующее в Торонто и Онтарио - конфисковало лесбийский журнал "Bad Attitude" издательства Glad Day Books в соответствии с новым законом, запрещающим материалы, "подчиняющие, унижающие их человеческое достоинство или дегуманизирующие женщин". Чтобы соответствовать установленным Канадским верховным судом расплывчатым критериям, определяющим нелегальную порнографию - критериям, основанным на писаниях американских феминисток, - обе стороны на последовавшем затем судебном процессе выставили экспертов, состязающихся в таких эзотерических вопросах, как например: является ли шлепание по ягодицам между двумя гомосексуалами "унижающим человеческое достоинство".

Следуя правилам, установленным в 1985 году, таможенники на канадской границе во взаимодействии со "скрытным банком бюрократов" в Оттаве обыскивают входящие отправления, содержащие книги и видеоленты. Среди конфискованных ими: книги комиксов о "лесбийской террористке", книга Мадонны "Sex" и книга, озаглавленная "Woman Hating". Автор "Woman Hating" - не кто иная, как Андреа Дворкин - видная американская феминистка, ведущая крестовый поход за искоренение "порнографии" в Соединенных Штатах. В Торонто Дебора Галло рекламирует новый вид защитного средства, который мужчины могут носить в своем бумажнике: бланк для получения сексуального согласия. Необходимость в такого рода юридической защите видится как вытекающая из нового закона, требующего от мужчин "предпринимать разумные шаги" для обеспечения согласия, прежде чем заниматься любой сексуальной активностью.

Все это звучит, как сцены из "1984" Оруэлла или из дистопии о пуританской теократии Маргарет Этвуд "Рассказ служанки". Тем не менее это часть повседневной жизни Канады, где радикальный феминизм уже стал грозной политической силой. (Две ведущие феминистские организации Канады - Фонд женского юридического образования и действия и Национальный комитет действия - являются не только самыми активными группами специальных интересов в Канаде, но и наиболее щедро субсидируемыми правительством, получившими в общей сложности более 4 миллионов долл. между 1983 и 1991 годами; с 1986 по 1991 год финансируемая правительством Женская программа предоставила различным феминистским группам свыше 500 миллионов долл.) Канадский опыт, который американские радикальные феминистки восхваляют как образец для их собственных целей внутри страны, может оказаться имеющим огромное значение для американской политики и законодательства. Новая "женская повестка дня", имеющая мощных сторонников в обеих палатах Конгресса, должна послужить сигналом тревоги для традиционных либералов и либертарианцев, ищущих укрепления индивидуальных свобод в общественной и личной сферах и расширения поля неприкосновенности частной жизни и свободы выбора.


Подъем феминистской юриспруденции

Либеральный феминизм, унаследованный женским освободительным движением 1960-х годов, был основан на "освобожденческой" теории и ставил себе целью демонтаж положительных юридических барьеров, отказывавших женщинам в равных возможностях с мужчинами. Теоретической аргументацией, лежавшей в основе тех целей, было то, что права индивидов, как они традиционно понимаются в либеральном обществе, должны быть превыше межполовых различий. Примером этого типа юридического феминизма во многих отношениях была Рут Гинзбург, ныне член Верховного суда США, которая в своей речи 1988 года сказала: "Обобщения относительно того, каковы женщины или мужчины ... не могут служить мне надежным ориентиром в том, чтобы принимать решения относительно [тех или иных] конкретных лиц". В качестве генерального юридического представителя Проекта "Права женщин" Американского союза гражданских свобод в 1970-х годах Гинзбург оспаривала законы, предоставлявшие медицинские льготы женам мужчин-военнослужащих, но не мужьям женщин-военнослужащих и запрещавшие женщинам заниматься определенными видами бизнеса (например руководить баром) без совладельца-мужчины. Феминистки также участвовали в усилиях, направленных на отмену законодательных ограничений на контрацепцию и аборты.

Антилиберальная феминистская юридическая теория (также известная как "радикальный феминизм"), возникшая в 1980-х годах, призывает женщин отречься от традиционных представлений о правах и справедливости, которые она теперь рассматривает как увековечивающие мужское господство. Некоторые из "новых феминисток" бросают обвинения "феминисткам равенства" в том, что осуществленные ими реформы демонтировали полезные для женщин защитные нормы, не сделав ничего для устранения факторов, ставящих женщин в невыгодное положение.

Для радикальных феминисток ключевым понятием является "патриархия" - социальная структура, в которой мужчины доминируют. Патриархия воспринимается как нечто столь же всеобъемлющее и всепроникающее, как "коммунистический заговор" в прежние времена. Таким образом, даже такие либеральные принципы, как нейтральность (непредвзятость) закона, равенство перед законом и автономия личности должны быть отброшены, потому что они имеют "патриархальные" корни. Новый феминизм пытается заменить эти понятия новым родом философии и юриспруденции, основываемым на "связи" между отдельными лицами. Закон видится как инструмент для "изменения распределения власти", которое требует не отношения ко всем как к равным перед законом, а "асимметричного подхода, принимающего взгляд менее властной группы с конкретной целью справедливого разделения власти между разнообразными группами".

Первые шаги в направлении внедрения феминистской юриспруденции в масштабах страны уже произошли в Канаде, хотя и не без помощи американских феминисток: когда канадский Фонд женского юридического образования и действия составлял свои аргументы для слушаний в Канадском верховном суде по делу о непристойности, он обратился к американскому профессору права Кэтрин Маккиннон, чтобы та помогла в написании краткого изложения дела для апелляции. (Похоже на то, что Маккиннон и ее сторонники используют Канаду как испытательный полигон в надежде на то, что благоприятные [для них] судебные решения там придадут "законную силу" ее широко критикуемым теориям и послужат "артподготовкой" для наступления на суды США.) Еще одна американская феминистка, пользующаяся огромным влиянием в Канаде, - Ленор Уокер, чья роль в разработке "синдрома избиваемой жены" удостоилась похвалы в ключевом решении Канадского верховного суда, утвердившем данный "диагноз" в качестве обстоятельства, освобождающего от ответственности.

Корни радикально-феминистской юридической революции произрастают на юридических факультетах американских университетов, где присутствие феминистской юриспруденции теперь сильно и вездесуще. "В течение следующей четверти века, - говорит профессор юридического факультета Гарварда Лоренс Трайб, - феминистская юридическая теория, весьма вероятно, будет самым плодородным источником важных прозрений в законодательстве". В 1991 году Фред Стриби сообщил в "New York Times Magazine", что "большинство юридических факультетов в Америке теперь предлагают курсы, преподаваемые профессорами, имеющими дело с феминистской юридической теорией". В 1990 году уже насчитывалось как минимум восемь юридических обозрений, посвященных исключительно феминистским вопросам, и каждый год появлялись новые. Сотни статей той же направленности напечатаны в обычных юридических научных журналах, особенно в самых престижных из них. Вышедшая в 1990 году библиография книг и статей на тему "женщины и право" заняла 70 страниц. Еще одним знаком ее восхождения стало то, что феминистская теория была главным предметом обсуждения на национальной конференции Американской ассоциации адвокатов в 1992 году.

Влияние феминистской юридической теории не ограничивается академическим миром. Теперь ее новообращенные становятся дипломированными юристами. Они работают секретарями судей, сотрудниками аппарата Конгресса, и они перемещаются на другие влиятельные позиции. Это, без сомнения, окажет глубокое влияние на структуру правовой системы страны.


Свобода слова

К 1970-м годам американская юриспруденция пришла к консенсусному мнению, что слово может регулироваться государством только в очень ограниченном числе обстоятельств. Понятие об "антиконституционной неопределенности" и "чрезмерно широкой формулировке" - сильная и свойственная Америке, как ни одной другой стране, традиция юриспруденции. Закон ничтожен (не имеет юридической силы), если "он настолько расплывчат, что людям "обычных умственных способностей приходится обязательно гадать насчет его значения и расходиться во мнениях относительно его применения"", что делает возможным "произвольное и дискриминационное" применение. В 1972 году, отменяя как неконституционный закон Джорджии, предусматривавший уголовную ответственность за "посрамляющие" или "ругательные" слова, Верховный суд предупредил, что "государство может регулировать эту сферу лишь с узкой конкретностью".

Узость исключений конституционной защиты свободы слова подчеркивает значение, придаваемое в американской традиции всем формам выражения. Как заметил член Верховного суда Оливер Холмс: "Лучшим испытанием истины является способность мысли добиться того, чтобы ее приняли в условиях конкуренции рынка". Традиционно попытки ограничить свободу слова в нашей стране (США - прим. перев.), будь то оскорблений в адрес лиц, наделенных властью, или сексуально откровенных материалов, исходили от правых. Более того, законы о цензуре часто использовались против феминисток: поборница контрацепции Маргарет Сэнгер подвергалась уголовному преследованию, а написанные ею тексты изымались из обращения в соответствии с Актом Комстока, запрещавшим пересылку по почте любых "непристойных, развратных или похотливых" печатных или визуальных материалов, включая информацию о противозачаточных средствах. Тем не менее сегодня самые широкие и безжалостные атаки на свободу слова исходят от радикальных феминисток, полных решимости раздавить "харасящую" (беспокоящую) или "унижающую достоинство" речь. Используя не столько уголовное, сколько гражданское законодательство в целях цензуры, а также под видом "законодательного предписывания равенства", большие сферы речи делают незаконными "самими по себе" без ведома большинства американцев. На этот раз мишенью является не всепроникающий коммунистический заговор, а набор гораздо более повсеместных врагов: "сексуальный харасер", "нечувствительный" студент, потребитель порнографии.

Sexual harassment

Кэтрин Маккиннон, феминисткая юристка и ученая, а теперь и профессор юридического факультета Мичиганского университета, была предводительницей первой крупной судебной победы радикально-феминисткой юриспруденции. В 1986 году в деле "Meritor Savings Bank против Винсон" Верховный суд США принял ее теорию, что женщины должны иметь возможность вчинять иски работодателям за sexual harassment на основе "враждебной рабочей среды". По контрасту с более ранними случаями, в которых работодатели были признаны ответственными за то, что оказывали давление на подчиненных с целью получения от них "сексуальных благосклонностей", в "Винсон" Верховный суд постановил, что, для того чтобы быть ответственными, работодателям не нужно совершать каких-либо действий и что и никому другому не нужно предъявлять никаких сексуальных требований. Проблема сексуального навязывания себя начальниками-мужчинами женщинам отнюдь не нова; участь невинных фабричных девушек и служанок, становящихся жертвами хищников-работодателей, была предметом большой обеспокоенности (и сладострастного интереса) в девятнадцатом веке, но тогда не была мишенью для законодательной деятельности. Когда женщины начали вливаться в рабочую силу в огромных количествах в 1970-х годах, ища для себя равных карьерных возможностей, проблема бремени, которое представляли для женщин предъявляемые к ним сексуальные требования, стала более общественно значимой. Словосочетание "sexual harassment" вошло в употребление примерно в 1975 году.

В некоторых ранних судебных делах женщинам-истицам удавалось бороться с нежеланными сексуальными заигрываниями на рабочем месте, используя такие средства защиты по общему праву, как гражданский деликт и деликт, состоящий в нарушении контракта. Однако, формулируя свою теорию, Маккиннон явным образом отвергла подход, основанный на общем праве, из-за того, что она видела как "концептуальную недостаточность традиционных юридических теорий для социальной реальности сексуального обращения мужчин с женщинами". Ее главное возражение против средства защиты на основе гражданского деликта состояло в том, что такое средство рассматривало бы sexual harassment как личное оскорбление, а не как системное преследование женщин в качестве "гендера в целом": "Обращаясь с данными инцидентами так, будто это частное надругательство над отдельной женщиной, а не неотъемлемое от ее социального статуса как женщины-работника, персональный подход ... не берет в анализ значимые измерения проблемы". Маккиннон также полагала, что классификация harassment'а как разновидности нарушения контракта подвергала бы женщин требованиям мужских стандартов поведения и ограничила бы сферу действия закона так, что под него не подпадали бы большинство "речевых правонарушений". Вместо этого она хотела, чтобы суды квалифицировали не только сексуальное вымогательство, но и "словесную нечувствительность" как форму дискриминации по признаку пола, уже запрещенной Разделом VII Акта о гражданских правах 1964 года. Первоначальные попытки применить эту теорию были отвергнуты судами. В 1975 году в деле "Корн против Bausch & Lomb", в котором две женщины утверждали, что сексуальные авансы их начальника вынудили их уйти с работы, судья Фрей нашел, что такое поведение не является основанием для исков в соответсвии с Разделом VII. В его решении, как и в некоторых других решениях того времени, отмечалось, что, в отличие от дискриминации при приеме на работу, сексуальные заигрывания со стороны начальников или сослуживцев являются действиями по личному выбору, а не политикой компании. Более того, такие заигрывания могли бы быть направлены и на мужчину (мужчиной или женщиной), и на мужчин и женщин в равной мере (бисексуальным партнером).

Тем не менее спустя весьма недолгое время поборники теории "sexual harassment есть дискриминация" праздновали свои первые победы. В 1976 году федеральный окружной суд округа Колумбия принял их точку зрения в деле "Уильямс против Сэксби". На следующий год апелляционный суд округа Колумбия стал первым апелляционным судом, постановившим, что sexual harassment есть на самом деле дискриминация по половому признаку. И, наконец, в 1986 году Верховный суд решил дело "Винсон", приняв самую расширительную часть теории Маккиннон: что sexual harassment, "достоточно сильный или повсеместный", чтобы создать "злоупотребительную рабочую среду", незаконен, даже если (какие-либо) сексуальные требования не связаны с конкретными выгодами по работе. Верховный суд пошел и дальше в направлении теории Маккиннон, постановив, что ""добровольность" в смысле согласия" не освобождает от ответственности по обвинению в sexual harassment. Маккиннон подытожила: "Что означает это решение - так это то, что мы выстроили этот закон с самого начала, и теперь мы победили".

Некоторые несогласные голоса продолжают критиковать данную радикальную парадигму, что sexual harassment есть дискриминация по половому признаку, приводя аргументацию в пользу возвращения к структурам общего права (гражданским деликтам и контрактам) в обращении с такими исками. Система общего права - не просто метод разрешения юридических споров "по одному за раз"; она воплощает в себе базовые исторические принципы, как например нейтральность, объективность и равенство перед законом. Как сформулировал это философ права Карл Лльюэллин: "[Отдельные] дела ... выстраиваются и становятся камнями для дальнейшего выстраивания". Эволюционная природа общего права обеспечивает, что оно прочерчивается в направлении большей верности данным базовым принципам и в то же время достаточно гибко, чтобы отвечать требованиям новых общественных проблем.

Раз подход, основанный на гражданских деликтах и контрактах, был отброшен, проблема, возникшая после "Винсон", состояла в том, как определить harassment. Национальная женская организация определяет его как

> любой повторяющийся или нежеланный сексуальный аванс, сексуально откровенные неодобрительные заявления, сексуально дискриминационные замечания, которые причиняют получателю дискомфорт или унижение. ...

При такой широкой категории не удивительно, что многие феминистки утверждают, что 85% всех женщин подверглись "сексуальному харасменту" на рабочем месте в той или иной момент своей жизни. Подобная степень расплывчатости в законе никогда не позволила бы судам признать его конституционным. Это можно сравнить с заменой скоростных ограничений на дорогах законом, согласно которому человека можно было бы оштрафовать за проезд через жилой район с любой скоростью, которая вызвала у кого-то из его жителей дискомфорт. "Дискомфорт" в качестве критерия "харасмента" не только достаточно широк, чтобы объявлять вне закона многие формы прежде законной речи, но и слишком субъективен. Как написано в одном тексте: "Имел ли место harassment - это поистине в "глазах смотрящего" - или в ушах. ... Решающий фактор - те чувства, которые конкретная фраза, жест или поведение вызывает в человеке, находящемся на другом конце".

Наложение ограничений на такой большой класс речи на рабочем месте разгневало некоторые группы поборников гражданских прав, но мало что дало для того, чтобы остановить волну радикально-феминистского влияния на мышление судей. Один крупный шаг в направлении переделывания закона по неофеминистскому образу и подобию произошел в начале 1991 года (почти за год до того, как показания Аниты Хилл на слушаниях по вопросу утверждения Клэренса Томаса на посту члена Верховного суда выдвинули вопрос sexual harassment на передний план общественного сознания). В деле "Эллисон против Брейди" апелляционный суд Девятого округа Калифорнии отбросил традиционный критерий поведения, нарушающего закон - стандарт "разумного человека" - и заменил его на критерий "разумной женщины", нанося еще один удар по конструкции общего права.

В своем решении судебная коллегия Девятого округа, используя тексты "юридических феминисток" в качестве источника, выдвинула положение, что "мужчины склонны рассматривать некоторые формы sexual harassment как "безобидные светские взаимодействия, против которых возражать будут только чрезмерно чувствительные женщины"" и что "из-за того неравенства и принуждения, с которыми она столь часто ассоциируется в умах женщин, появление сексуальности в неожиданном контексте или в ситуации видимого равенства может быть мучительным переживанием". Суд констатировал:

> Мы ... предпочитаем анализировать harassment с точки зрения жертвы [что] требует ... анализа отличных друг от друга перспектив, с которых это видят мужчины и женщины. Поведение, которое многие мужчины рассматривают как не вызывающее возражений, может быть обидным для многих женщин. См., напр., Lipsett v. University of Puerto Rico, 864 F.2d 881, 898 (1st Cir. 1988). ("Начальник-мужчина может считать, например, что совершенно законно для него сказать женщине-подчиненной, что у нее "отличная фигура" или "чудесные ноги". Подчиненная же женщина может находить подобные комментарии обидными"). ... Мы принимаем перспективу разумной женщины главным образом потому, что считаем не различающий полов стандарт разумного человека склонным быть предвзятым в пользу мужчин и систематически игнорировать переживания женщин.

Суд нашел, что поведение, которое показалось бы тривиальным мужчине, может быть весьма вредным для женщины, потому что "женщины, становящиеся жертвами мягких форм sexual harassment, понятным образом беспокоятся, не является ли поведение harasser'а лишь прелюдией к насильственному сексуальному нападению". Таким образом, даже "благонамеренные комплименты сослуживцев или начальников" могут быть достаточными для предъявления иска на основе этого нового юридического определения sexual harassment, если "разумная женщина" найдет их обидными, что обращает вспять длившийся почти целый век марш к более расширительному взгляду на права в соответствии с принципом свободы слова. Суд также некритически принял неофеминисткое понятие о том, что мужчины и женщины не видят и, вероятно, не могут видеть одни и те же события похожим образом, не оставив камня на камне от принципа нейтральности (равенства перед законом). По иронии судьбы, именно более ранняя волна феминизма, называемая "феминизмом равенства", была одной из тех сил, что привели к отмене большинства традиционных законов против "неприличной речи", направленной на женщин. Еще в мае 1993 года Верховный суд Южной Каролины отменил закон, объявляющий мисдиминором (преступлением, хотя и малой тяжести - прим. перев.) передачу "любого непристойного, богохульного, неприличного, вульгарного, наводящего на неприличные мысли или аморального сообщения" женщине или девочке: "Законы ... проводящие различия между лицами мужского и женского пола на основе "старых понятий" ... что лицам женского пола должна предоставляться специальная защита от "грубых разговоров" из-за их воспринимаемой "особой чувствительности", более не могут считаться соответствующими принципу равной защиты [закона]".

В марте 1991 года, применив стандарт "разумной женщины", федеральный окружной суд в Джексонвилле, штат Флорида, признал рабочую среду на одной из судоверфей "злоупотребительной" и нарушающей законы о гражданских правах тем, что на стенах ее помещений были развешаны фотографии обнаженных девушек, а на территории часто звучали "похотливые замечания". В подкрепление своих решений судья Хауэлл Мелтон процитировал несколько законоведческих статей феминисток. Не было никаких свидетельств того, что какие-либо непристойные слова или сексуальные требования были направлены на истицу Лоис Робинсон - хотя, после того как она пожаловалась на сексуально откровенные материалы на работе, некоторые из работников-мужчин отомстили ей тем, что на одной из площадок вывесили табличку "Только для мужчин", а на ее рабочем месте намалевали ругательные граффити. Вот главные признаки "враждебной рабочей среды", найденной судом:

> Календарь "Whilden Valve & Gauge" на 1985 год, в котором на каждой странице изображена девушка месяца "Плейбоя". Эти девушки изображены полностью или частично обнаженными. На странице каждого месяца, за исключением февраля, апреля и ноября, груди девушки полностью открыты. Лобковые области открыты на изображениях девушек августа и декабря. Некоторые из данных фотографий наводят на мысли о сексуально податливом поведении. ... Среди замечаний, вспомненных Робинсон: "Ты 8 или 9 по десятибалльной шкале". Она вспоминает один случай, когда сварщик сказал ей, что хотел бы, чтобы ее рубашку задуло ветром ей на голову, чтобы он мог все хорошо рассмотреть, еще один случай, когда слесарь сказал, что хотел бы, чтобы ее рубашка была более обтягивающей ... один раз кандидат в бригадиры попросил ее "прийти посидеть" у него на коленях, а также бесчисленные случаи, когда сослуживец или начальник назвал ее "медовой", "дорогой", "деткой", "сахарной", "сахарной-махарной" и "мамой", вместо того чтобы назвать по имени.

Хотя истица утверждала, что чувствовала себя "сексуально харасенной", другие работницы утверждали, что так себя не чувствовали. Для судьи, однако, это было лишь дополнительным свидетельством виктимизации: "По причинам, высказанным в показаниях эксперта ... суд находит описание [их] поведения соответствующим стратегиям психологического приспособления, к которым прибегают женщины-жертвы сексуально враждебной рабочей среды". В свете этого трудно представить себе, каким образом любое поведение с "сексуальными оттенками" могло бы избежать участи быть квалифицированным как harassment - определяемый реакцией самой чувствительной из женщин, даже если она единственная, кого оно обижает.

Это не к тому, что Лоис Робинсон была чрезвычайно чувствительной. Джексонвилльская верфь, как она описана в материалах дела, похоже, была рабочей средой, которую большинство женщин, как и, вероятно, немалое число мужчин, сочли бы неприятным для работы местом. Традиционно, однако, закон постулирует, что, когда человек соглашается на работу в месте, известном как грубая среда, она или он добровольно принимает на себя риск быть обижаемым. Хотя можно не без оснований утверждать, что такой подход ограничивает выбор работы для некоторых людей, он избегает чрезмерного вмешательства государства в виде регулирования уровня психического комфорта на рабочих местах.

Судья Мелтон приказал, чтобы все фотографии девушек, сексуально ориентированные замечания и сексуально откровенные журналы были запрещены в рабочих зонах судоверфи, даже в мужской раздевалке. Это решение многими было воспринято как зеленый свет для расширенных атак на "обидную речь" и образы и послужило стартовым импульсом для похожих исков. Несколько женщин к своему иску против Stroh Brewery Company за harassment мужчинами-сослуживцами (который, по их утверждению, включал в себя похотливые прикосновения, неприличные обнажения и сексуальные требования) добавили жалобу, что использование данной компанией изображений полуобнаженных женщин в своей рекламе, особенно в кампании "Шведской команды бикини", способствовало "враждебности среды". (В ноябре 1993 года судья постановил, что данную рекламу нельзя использовать в качестве доказательства по данному иску.)

Под прикрытием борьбы с sexual harassment радикальные феминистки навязали [стране] такой "речевой режим", который Верховный суд 1930-х годов не позволил бы. В деле "Эллисон" судебная коллегия Девятого округа высказала мысль, что "чувствительности" женщин не только "особые", но что, возможно, они будут еще и "утончаться" с течением времени. Так что даже работодателям, кто предпринял шаги для искоренения любого поведения на рабочем месте, которому могла бы не дать добро "разумная женщина", не следует почивать на лаврах:

> Мы сознаем, что стандарт разумной женщины не поможет в оценке некоторой части поведения, которое некоторые женщины находят обидным. Поведение, которое сегодня многие считают безобидным, может считаться дискриминационным в будущем. К счастью, критерии разумности, которые мы сегодня принимаем [на вооружение], не статичны. По мере изменения взглядов разумных женщин меняется и стандарт приемлемого поведения в соответствии с Разделом VII.

Нет сомнения, что некоторую часть того поведения, из-за которого подаются иски о sexual harassment, сочли бы возмутительным по своим собственным меркам большинство людей - достаточно возмутительным, чтобы удовлетворить стандарту гражданского деликта, применяемому к намеренному причинению "эмоционального бедствия": "случай ... в котором изложение фактов среднестатистическому местному жителю возбудило бы его чувство обиды в адрес ответчика и привело бы к тому, что он воскликнул бы: "Возмутительно"". (Возможно, так было бы даже в случае "Эллисон", в котором истица подвергалась не просто упорным, но навязчивым и основанным на бредовых иллюзиях знакам внимания сослуживца, а иск подала только после того, как ее попытки добиться перевода его в другой офис потерпели неудачу из-за вмешательства профсоюза.)

Тем не менее ярлык sexual harassment используется во все более тривиальных случаях. Поскольку большинство эффектов юридических теорий проявляются "в тени закона", многие из наиболее расширительных применений новых стандартов произошли (и продолжают происходить) в не связанных с исками действиях, вызванных боязнью "не соответствовать". Например:

* В 1993 году в газете "Boston Globe" ветеран журналистики Дэвид Найхэн шутливо подразнил другого штатного сотрудника, после того как тот отказался от предложения после работы сыграть в баскетбол, что он "подкаблучник" (в оригинале слово, образованное от названия женских половых органов, некоторыми носителями английского языка считающееся неприличным - прим. перев.). Эту фразу случайно услышала сотрудница-женщина и пожаловалась на нее. Найхэн был подвергнут разносу в меморандуме, распространенном среди штата газеты редактором Мэтью Сторином, и оштрафован на 1250 долларов, которые должны были пойти в виде пожертвования одной из женских организаций. После нижайших извинений Найхэна решение его оштрафовать было отменено.

* Старший вице-президент управления транспорта города Нью-Йорка был понижен в должности за нескромное высказывание, которое он сделал по громкоговорящему телефону, лежа на больничной койке. Поправляясь после операции тройного шунтирования сердца, в одном из конференц-разговоров со своими сотрудниками по офису он сказал, что чувствует себя настолько хорошо, что готов заняться сексом на сцене с одной из них. Не впечатлившись его способностью выздоравливать, президент транспортного управления Алан Киппер понизил его в должности во исполнение правил, основанных на новых судебных решениях по sexual harassment. Киппер прокомментировал свое решение так: "Он не может отмахнуться от этого, просто сказав, что то была шутка. Много унижающих вещей говорится под видом шуток. Нам нужно стать более чувствительными к тому, что мы говорим".

Мишенью законов о sexual harassment очевидным образом является не только речь, но и ненасильственное сексуальное поведение - еще одна сфера, в которой уменьшение государственного контроля до настоящего времени обычно рассматривалось как прогрессивное. Когда объявляются наказуемыми "непрошенные" сексуальные авансы, даже если их инициатор не получал никаких знаков [от "жертвы"] того, что они непрошенные, - это, несомненно, уменьшает возможности для добровольных отношений. (Как замечает одна молодая писательница: "Правда в том, что, если бы никому никогда не было позволено идти на риск того, что его сексуальные знаки внимания окажутся непрошенными, мы все были бы одинокими существами".) Профессор права Университета южной Калифорнии Сьюзан Эстрих, считающаяся мейнстримным (нефеминистким - прим. перев.) ученым-правоведом, хочет устранить критерий "прошенности" вообще, поскольку он подразумевает, что женщины должны выражать свои возражения против "харасящего" поведения, прежде чем получат право подавать иск. Эстрих говорит также, что "не возражала бы против правил, запрещающих мужчинам и женщинам сексуальные связи на работе, во всяком случае с теми, кто работает непосредственно для них".

Хотя формальных правил такого рода нигде нет, складывается впечатление, что существующая регламентация sexual harassment уже произвела именно такой эффект на многих женщин и мужчин. Недавняя статья в "New York Times" о "любви по электронной почте" цитирует одного лос-анджелесского юриста, который познакомился со своей будущей женой в конце 1980-х годов на одном из компьютерных форумов. Он говорит, что в нынешние времена это было бы "гораздо труднее": "Со всеми этими опасностями по поводу sexual harassment - дело это рискованное".

В условиях истинно свободного рынка частные работодатели имели бы право - при отсутствии контрактных соглашений об обратном - запрещать или игнорировать поведение [своих] наемных работников на рабочем месте, будь то грубые слова или сексуальные заигрывания с сослуживцами. В нынешнем политическом окружении, однако, суды и законодатели ограничивают власть работодателя над его рабочими местами. Чтобы ограничить государственное вмешательство во взаимоотношения людей на рабочих местах, политолог Эллен Пол призывает заменить модель "sexual harassment как дискриминация по половому признаку", основанную на законодательстве о гражданских правах, на явно определенный гражданский деликт "sexual harassment". Пол предлагает следующий модельный деликт, сконструированный по образцу деликта "намеренное причинение эмоционального бедствия":

 (1) Sexual harassment состоит в
   (a) непрошенных сексуальных предложениях, содержащих в себе явные или подразумеваемые угрозы возмездия, и/или
   (b) иных сексуальных заигрываниях или поведении, настолько упорных и обидных, что разумный человек, будучи проинформирован о них, нашел бы их крайними и возмутительными.

 (2) Ответственность за sexual harassment наступает только в том случае, если лицо, его совершившее, действовало с прямым либо косвенным умыслом, а потерпевшему (потерпевшей) в результате был причинен экономический ущерб и/или крайнее эмоциональное бедствие.

 (3) В контексте наемного труда
   (a) ответственность работодателя наступает в том случае, если истец (истица) уведомил(а) надлежащее должностное лицо компании (которое само не является ответчиком по рассматриваемому иску) о данном незаконном поведении, а работодатель так и не предпринял добросовестных действий для предотвращения будущих инцидентов.
   (b) ответственность работодателя наступает также тогда, когда он должен был знать об инцидентах, составляющих предмет данного иска (то есть когда он не предусмотрел надлежащего механизма рассмотрения жалоб).

Такой деликт, отмечает Пол, "поощрил бы компании создать эффективный механизм для разбирательств с sexual harassment" и в то же время установил бы планку достаточно высоко, чтобы не создавать соблазн для явно необоснованных исков, а также требовал бы от подвергаемых sexual harassment женщин (и мужчин), чтобы они возражали против данного поведения, прежде чем могли бы подавать иски. Также он дал бы работодателям достаточную уверенность в том, что эффективный механизм обработки серьезных, обоснованных жалоб обезопасил бы их от исков против них самих.

Речевые кодексы

Не удовлетворяясь тем, чтобы ограничивать свое наступление на свободу слова местами наемного труда, радикальные феминистки находятся на переднем крае усилий по установлению в университетских городках "кодексов речи", запрещающих "дискриминационную" и "беспокоящую" ("harassing") речь. Студенту Мичиганского университета пригрозили, что примут в его отношении дисциплинарные меры за то, что в споре на одном из компьютерных форумов он заметил (написал), что обвинение в "изнасиловании на свидании" может быть ложным. Декан факультета официально уведомил его о том, что его мнение составляет "дискриминационный харасмент".

В попытке противодействовать введению ограничений на речь на территориях университетов по всей стране сенатор от штата Айдахо Лэрри Крейг выступил инициатором Акта о свободе слова на кампусах 1991 года. Данный законопроект предусматривал запрет для университетов, получающих федеральное финансирование, принимать "официальные меры" против любого студента за речь, охраняемую Первой и Четырнадцатой поправками к Конституции США, которая (речь) "вызвала у кого-либо чувство обиды".

В 1992 году Маккиннон выступила в Конгрессе против данного билля. Указав сначала на то, что постольку, поскольку данное законодательство следует Первой поправке, оно избыточно, затем она принялась агитировать за то, что равносильно выпотрашиванию Первой поправки, защищая "речевые кодексы" как "политики ... регулирующие дискриминацию, принимающую выразительную и иные формы ... в целях продвижения равенства в университетских средах". То есть душить слова и идеи - то, что надо, если цель этого - "продвижение равенства". В отличие от законов о диффамации или клевете, возмещающих конкретный ущерб, умышленно причиняемый конкретным (отдельным) лицам, такие правила направлены на то, чтобы "возместить" "обобщенный ущерб", якобы причиняемый более чем половине населения (женщины составляют более 50% населения каждой страны - прим. перев.), путем затыкания рта второй половине. И, типичным образом стирая различия между словами и действиями, Маккиннон заявила, что для студента назвать другого студента "ебаным педиком" есть "нападение", "по сути выбрасывающее [слушателя] с кампуса и из аудитории".

Как ни издевательски это звучит, Маккиннон использует правила по поводу sexual harassment на рабочих местах как аргумент в пользу ограничения свободы выражения в университетских городках. Замыкая круг, она бичует суды, которые "обращаются с дискриминационным харасментом, как с конституционно охраняемой речью", за то, что они не "следуют четким прецедентам, относящимся к рабочим местам, которые признают активность, покрываемую данными политиками, являющейся основанием для исков, вот уже более 15 лет". Она выражает удивление по поводу того, что без речевых кодексов "ККК (сокращение от "Ку-клукс-клан" - прим. перев.), нацарапанное на стене, [является] дискриминацией на работе, но ... охраняемой речью в учебном заведении". Одобренное судами феминистское понятие о "харасменте на рабочем месте" оказывается юридической зацепкой для того, чтобы распространить его влияние на другие сферы, например на вузы.

Как показывает вышеприведенный пример Мичиганского университета, университетские речевые кодексы часто затрагивают не только расовые или половые "обидные слова", но и высказывание "нечувствительных" идей. Весной 1993 года в том же университетском городке несколько студентов написали письмо на кафедру социологии, в "отдел по утвердительному действию" и президенту университета, в котором они обвинили профессора социологии Дэвида Голдберга в "расовом и половом харасменте", который тот якобы проводил в своем курсе статистики для аспирантов. Его преступление состояло не в том, что он кого-то оскорбил или плохо обращался с кем-то, а в том, что использовал статистический анализ для того, чтобы попытаться опровергнуть некоторые утверждения о расовой и половой дискриминации: например, что чернокожим непропорционально отказывают в ипотечных кредитах из-за их расы или что среднестатистическая женщина зарабатывает 59 центов на каждый доллар, зарабатываемый мужчиной, из-за дискриминации. Хотя университет иск на профессора не подал, Голдбергу запретили преподавать курс статистики или любой другой обязательный курс. После протестов со стороны ряда профессоров высокого ранга его наказание было смягчено: группу, состоявшую из 35 студентов, разделили на две части, одной из которых Голдбергу разрешили продолжать преподавать.

Истинную повестку дня радикальных феминисток (и других университетских радикалов) раскрывает замечание Маккиннон, что "реальный вопрос свободы слова на кампусах [есть] заглушение голоса тех, кто находится в невыгодном положении, и тех, кого исключают те, в чьих руках находятся преимущества и власть". С этой точки зрения, любые дискуссии или споры есть не что иное, как схватки в борьбе за власть.

Акт о свободе слова на кампусах так и не покинул комитет Конгресса. Недавно несколько университетских речевых кодексов (включая кодексы Мичиганского и Висконсинского университетов) были объявлены судами незаконными (недействующими) из-за их чрезмерной широты; другие вузы, включая Университет Тафтса и Пенсильванский университет, "добровольно отменили [свои] речевые кодексы, придя к выводу, что они неэффективны, сеют рознь или нелегальны". Тем не менее, согласно исследованию, проведенному Центром Первой поправки организации Freedom Forum, почти 400 публичных колледжей и университетов в США имеют речевую регламентацию. Примерно треть данных кодексов наказывают не только за угрозы насилия, но и за "защиту обидных или возмутительных точек зрения ... или предвзятых идей".

Новые сферы "harassment'а"

Еще одно предложение радикальных феминисток - что политики по harassment должны распространяться на школьников и школьниц. Законодательные собрания штатов Калифорния и Миннесота уже приняли законы, призванные "положить конец сексуальному харасменту детьми". Калифорнийский закон объявляет наказуемыми "физические, визуальные или словесные действия сексуальной природы", которые "оказывают негативное влияние на успехи человека в учебе или создают запугивающую, враждебную или обидную образовательную среду", и действует в отношении детей с четвертого по двенадцатый классы школы.

Для некоторых даже этого не достаточно. Сью Сэттел, "специалист по гендерному равенству" Министерства образования Миннесоты, жалуется, что "Калифорния посылает сигнал, что для маленьких детей нормально сексуально харасить друг друга. ... Раздел IX защищает детей от детского сада до колледжа". На своей "домашней" территории Сэттел удалось добиться большего. Миннесотский закон о sexual harassment действует в отношении всех детей начиная с детсадовского возраста. В одном лишь Миннеаполисе в 1991-92 учебном году по обвинениям, связанным с sexual harassment, были отстранены от занятий или исключены из заведений более 1000 детей. В 1993 году Челтци Хентц из миннесотского Иден-Прери стала самой юной истицей, когда-либо выигравшей федеральный иск за sexual harassment - в возрасте семи лет. Предметом иска были "злоупотребительные" слова, сказанные в ее адрес мальчиками на школьном автобусе.

И здесь терминология, определяющая запрещенное поведение, крайне широка, а речь наказывается как действие. Что такое "словесные действия сексуальной природы", которые оказывают негативное влияние на успехи в учебе? Следует ли десятилетних детей исключать из школы за комментарии, которые они делают о развивающихся телах друг друга? Маргарет Пина из Калифорнийского союза гражданских свобод справедливо жалуется, что данные законы не только расплывчаты, но и запутывающи и избыточны - не менее избыточны, чем, по утверждению Маккиннон, был Акт о свободе слова на кампусах. Школьные администраторы уже имеют власть наказывать учащихся, которые нападают на других детей или произносят непристойности, и они обычно используют свое право решать, какие ответные действия являются подходящими в каждом конкретном случае. Феминистские активистки пытаются у них это право отнять путем создания запугивающего фактора в виде исков, подаваемых, если истец ощущает, что не были предприняты достаточные шаги. В случае Челтци Хентц школьные власти отреагировали на письма от матери девочки Сью Матцигер тем, что отстранили от занятий некоторых из мальчиков и заменили водителя школьного автобуса, после чего дразнить Челтци прекратили. Матцигер этим не удовлетворилась и подала жалобы в федеральные и штатные органы. Министерство образования США постановило, что школа "не предприняла своевременных и эффективных ответных мер, которые должна была предпринять".

Не удовлетворяясь тем, чтобы позволять традиционному родительскому и школьному надзору устанавливать границы поведения детей, радикальные феминистки целятся на то, чтобы навязывать свои представления о "корректных" поведении и речи на самых ранних стадиях развития [детей]. В одном "методическом пособии" перечисляются такие виды "сексуально харасящего поведения", как "обзывание (от "медовой" до "суки")", "распускание сексуальных слухов", "косые и пристальные взгляды", "сексуальные или "грязные" шутки", "разговоры, которые слишком личны", "неоднократные просьбы к кому-либо выйти погулять, когда он или она не заинтересован(а)", и "лицевая мимика (подмигивание, поцелуи и т.п.)". В некоторых штатах такие "виды поведения" - долгое время считавшиеся нормальной частью детства и отрочества - теперь сурово наказуемы.

Что если некоторые люди все же проскочат сквозь щели регламентации sexual harassment? Все чаще тот довод, что женщины имеют полное право на рабочую или образовательную среду, свободную от обидного или непрошенного выражения сексуальности, расширяется на утверждение, что они имеют полное право на такую среду везде. Профессор права Северо-западного университета Синтия Боуман предлагает принять новое законодательство, чтобы остановить поведение, которое не нравится радикальным феминисткам: "уличный харасмент".

Излагая свое предложение в "Harvard Law Review", Боуман определяет "уличный харасмент" как "харасмент женщин в общественных местах мужчинами, которые являются для них незнакомцами". Это включает в себя "волчий свист" (свист от восхищения при виде красивой девушки или женщины - прим. перев.), "плотоядные" взгляды, подмигивания, хватание руками, ущипывание и замечания в диапазоне от "Привет, детка" до "Ты не более чем кусок мяса для меня, сука". Примеры взяты из разных источников, включая журнал "Mademoiselle" и один из романов Джойс Оутс.

По Боуман, "уличный харасмент" не просто вульгарен или отдает дурновкусием, но имеет политическое значение. "Превращая женщин в предметы публичного внимания, когда те находятся на публике, харасеры вбивают в головы окружающих, что женщинам место только в мире частной жизни". Также он может "служить предшественником изнасилования". В любом случае, он "бьет по самооценке женщин", ограничивает их передвижение и, даже когда кажется пустяком, "объектифицирует" ("превращает в предметы" - прим. перев.) женщин.

Предлагаемое Боуман решение - разумеется, наказание по закону. Она аргументирует, что законы, направленные против такого поведения, можно было бы написать по образцу законов о диффамации или о sexual harassment по Разделу VII, также она высказывает мысль, что "уличный харасмент" можно было бы регулировать как "малоценную речь". Более того, она призывает принять законы, явным образом упоминающие "street harassment" ("уличный харасмент") как наказуемый, и подавать иски с целью переопределить [уже существующие] деликты "нападение", "намеренное причинение эмоционального бедствия" и "нарушение неприкосновенности частной жизни". В предлагаемом ею модельном законе есть такие слова: "Уличный харасмент имеет место тогда, когда один или более незнакомых мужчин заговаривают с одной или более женщиной (женщинами) в общественном месте ... и вторгаются ... во внимание женщины таким образом, который является для женщины непрошенным, используя при этом язык, являющийся явно или неявно сексуальным".

На самом деле по-настоящему возмутительный "уличный харасмент" подпадает под действие существующих законов. Сексуально агрессивный физический контакт, как например хватание или ущипывание, образует состав преступления "развратное нападение" или "сексуальное оскорбление действием". Однако большинство того выражения ("сексуальности" - прим. перев.), которое Боуман и другие активистки стремятся обуздать, не относится к данным категориям. (В одном из женских журналов была статья, клеймящая "чуму уличного харасмента", в которой были представлены "дневники харасмента" десяти женщин. Хотя некоторые из них насчитывали более 50 "инцидентов" в течение недели, ни один из них не включал в себя физический контакт, и только в одном присутствовала непристойная речь. Многие состояли всего лишь в нежных или пристальных взглядах; типичные слова были такие: "Привет, малышка. Сегодня чудесный день. Приятная погодка, не правда ли?", "Желаю Вам приятного дня. Боже благослови Вас", "Чудесная", "Сексуальная" и "Вы прекрасны".)

Закон, предлагаемый Боуман, предусматривает наказание для мужчины за то, что он завел разговор с незнакомкой, используя любой род неявно "сексуального языка" - включая, наверно, "непрошенную" попытку познакомиться в баре для желающих познакомиться. Понятия антиконституционной неопределенности и чрезмерной широты, вероятно, помешали бы ввести в действие подобное законодательство. Даже Боуман признаёт, что "Верховный суд будет склонен отменить любую такую норму как антиконституционную, сославшись на то, что она основана на гендере, на содержании высказываний или недостаточно широка".

Такое действие со стороны Верховного суда не просто вероятно; к нему обязывает долгая история многократно подтверждающихся прецедентов. Риск иногда быть обижаемыми - цена, которую мы платим за то, что живем в свободном обществе. Верховный суд предупреждает нас против "легко делаемого предположения, что можно запрещать отдельные слова, не создавая существенного риска того, что в этом процессе будут подавляться идеи. Поистине, правительства вскоре могут ухватиться за цензуру отдельных слов в качестве удобного прикрытия для запретов высказывать непопулярные взгляды".

Однако большинство феминистских правоведов и не отрицают, что собираются цензурировать отдельные слова потому, что они служат средствами передачи злых идей - а именно, что мужчинам подобает относиться к женщинам как к объектам сексуального влечения. Даже если кто-то согласен с их точкой зрения, что такая "сексуальная объектификация" вредит статусу женщин, едва ли это оправдывает выпотрашивание прав, гарантированных Первой поправкой.

Порнография

Радикальные феминистки ведут гораздо более неприкрытую - и вызывающую гораздо больше споров - атаку на Первую поправку в сфере того, что они рассматривают как порнографию. Маккиннон, на пару с видной феминистской писательницей Андреа Дворкин, находятся на переднем крае сражения за регламентацию сексуального выражения, которое они считают унижающим достоинство женщин.

Хотя многие феминистки - включая даже некоторых из тех, кто разделяет многие базовые постулаты радикального феминизма - выступают против цензурирования того, что Дворкин и Маккиннон называют "порнографией", процензурная позиция в настоящее время доминирует в феминистском правоведении. Когда президент Американского союза гражданских свобод и профессор права Нью-йоркского университета Надин Строссен изучила публикации в юридических обозрениях после 1980 года, посвященные подходу Дворкин-Маккиннон к порнографии, она нашла, что незначительное, но всё же большинство соответствующих текстов поддерживали их позицию (даже не считая текстов самих Дворкин и Маккиннон). За всего лишь двумя исключениями, публикации в юридических обозрениях, написанные с "феминистской перспективы", поддерживали процензурную позицию; большинство статей, оспаривающих ее, были написаны мужчинами. Строссен добавляет, что ведущие юридические факультеты [страны] проспонсировали "конференции, подавляющим образом, если не исключительно, ориентированные на феминистский процензурный взгляд". На некоторых из этих конференций антицензурных феминисток самих подвергли цензуре.

В 1983 году город Миннеаполис подписал контракт с Маккиннон и Дворкин, чтобы те разработали подходящий проект "кодекса порнографии". Хотя в нормальном случае проект разрабатывался бы под общим руководством городского поверенного (юриста), в том случае это было не так. Дворкин и Маккиннон составили закон, который должен был сделать "порнографию" нарушением гражданских прав женщин. Как порнографические определялись любые материалы, в которых "части тел женщин ... показываются таким образом, что женщины низводятся до их частей тел", или "женщины представляются как шлюхи по природе". По сути, закон позволял любой женщине, которая почувствовала, что какие-то "унижающие достоинство" сексуально откровенные материалы "нарушили ее гражданские права", подать иск на производителей и распространителей порнографии с целью получить денежную компенсацию или требовать судебного запрета на распространение данных материалов. Вдобавок он давал женщинам, снятым в порнографических материалах, право подавать иски за "принуждение к порнографии". Решению в пользу истицы (то есть что принуждение имело место) не должны были служить препятствием доказательства, "что истица не проявляла признаков сопротивления или выглядела так, что активно сотрудничает в съемках или в событиях, на основе которых была изготовлена порнография; или ... что истица подписала контракт ... что никакая физическая сила, угрозы или оружие не применялись ... или ... что истица получила денежное или иное вознаграждение".

Позволить такие широкие основания для исков, по сути, означало запретить порнографические материалы через систему судов по делам о банкротстве. Чем атаковать вид выражения, который им не нравился, прямым запретом, Маккиннон и Дворкин разработали более тонкий подход, который дал бы им возможность извести такое выражение путем введения в действие закона, придающего новое значение деликтному праву.

Их закон прямо запрещал использовать в качестве обстоятельства, исключающего ответственность, "что ответчики не знали или не имели умысла, чтобы рассматриваемые материалы были порнографией или половой дискриминацией". В качестве примеров порнографии в обоснование принятия закона Маккиннон, Дворкин и их сторонники привели не только фильмы категории "X", но и рекламные изображения альбомов в журнале "Rolling Stone", французские и итальянские арт-фильмы и работы писательниц-лесбиянок и художников-авангардистов. В Канаде на основании похожего законодательства, основанного на теориях Дворкин и Маккиннон, скандально известный клип группы "Two Live Crew" "As Nasty as They Wanna Be" уже подвергся запрету. Сравните это с тем, как с "Two Live Crew" обращаются в Соединенных Штатах, где, как бы отвратительны ни были их материалы, ни одна попытка запретить их не увенчалась успехом, что обеспечили устоявшиеся стандарты Первой поправки, несмотря на все усилия рьяных местных прокуроров.

Может ли какое-либо сексуальное выражение считаться "не унижающим достоинство", по Дворкин и Маккиннон? Известно высказывание Дворкин, что "половое сношение остается одним из средств или тем самым средством, которым женщину психологически делают неполноценной". И Маккиннон говорит нам, что "либеральный довод в защиту порнографии как человеческого сексуального освобождения ... есть довод в защиту не только силы и сексуального терроризма, но и подчинения женщин. ... Что для либерала выглядит, как любовь и романтика, выглядит, в немалой мере, как ненависть, пытка для феминиста. Удовольствие и эротизм становятся изнасилованием ... любование естественной физической красотой становится объектификацией". Законы, написанные активистками, придерживающимися таких взглядов, приведут, весьма вероятно, к еще более обширным ограничениям на выражение, чем традиционные законы о непристойности. Из-за традиционно свойственного либералам неприятия цензуры антипорнографическая кампания, ведомая Дворкин и Маккиннон, вызвала рознь в феминистских кругах. В 1984 году ряд антицензурных феминисток основали группу, называемую Феминистской антицензурной рабочей группой (ФАРГ). Когда индианаполисский городской закон, аналогичный миннеаполисскому и также разработанный Дворкин и Маккиннон, был оспорен в суде в деле "Американская ассоциация книготорговцев против Хадната", ФАРГ приобщила к делу изложение своей позиции "друга суда" (amicus curiae, стороны, непосредственно не участвующей в споре - прим. прев.), в котором выступила против данного закона. К позиции ФАРГ присоединились Женский фонд юридической защиты и ряд видных феминисток, как например профессор права Сьюзан Эстрих, основательница Национальной женской организации Бетти Фридан, "защитница избиваемых женщин" Сьюзан Шлехтер и писательницы Кейт Миллетт и Эйдриенн Рич - некоторые из которых во многом другом разделяют догматы радикального феминизма. (Маккиннон сравнила антицензурных феминисток с "домашними нигерами", говоря: "У рабочего движения были свои штрейкбрехеры, у движения [против] рабства - свои дяди Томы, а у нас есть ФАРГ".)

В 1985 году федеральный апелляционный суд Седьмого округа отменил индианаполисский закон как неконституционный. Суд нашел, что рассматриваемый "закон дискриминирует по признаку содержания речи", поскольку "речь, рассматривающая женщин неодобряемыми образами - как податливых в сексуальных делах ... - незаконна, какую бы большую литературную или политическую ценность ни имела работа в целом". Это, как точно заметил суд, было вопиющим нарушением Конституции, которая "запрещает государству объявлять одну точку зрения правильной и затыкать рот оппонентам". Поистине, это было равносильно "контролированию мышления" ("thought control").

На протяжении всей мотивировочной части своего решения суд подчеркивал гений американской юриспруденции свободы слова и опасности отхода от ее фундаментальных принципов во имя борьбы с якобы уникально вредными эффектами порнографии. Он указал на то, что "Первая поправка требует, чтобы правительство оставляло оценку идей народу". Всем идеям, включая превосходство одной расы над другой, конфискацию и перераспределение всей собственности или вечные муки для неверующих, как бы ни осуждали ту или иную идею некоторые или даже большинство из нас, позволено свободное обращение в нашем обществе. Судебная коллегия Седьмого округа подчеркнула, что одна из вещей, отделяющих наше общество от других, в которых людей сажают в тюрьмы за высказывание мнений, не одобряемых правящим режимом, - "наше абсолютное право распространять мнения, которые правительство находит неправильными и даже ненавистными. ... Любой иной ответ оставляет под контролем правительства все институты культуры, делает его великим цензором и направителем того, какие мысли для нас полезны".

Клоны антиконституционного индианаполисского закона объявились в разных концах страны, от Лос-Анджелеса до нью-йоркского графства Саффолк; его последняя по времени инкарнация - Акт в защиту гражданских прав женщин и детей, внесенный в законодательное собрание штата Массачусетс в 1992 году. Пока их усилия ни к чему не привели. (Еще один закон по антипорнографическому образцу Маккиннон-Дворкин, принятый путем народного референдума в Беллингеме, штат Вашингтон, в 1988 году, был отменен федеральным судом.)

Не сломленные этими поражениями, Маккиннон, Дворкин и их последователи не прекращают попытки найти способы разработать законодательство, которое формально выдержало бы испытания на соответствие Первой поправке, но все же позволило бы им подавлять визуальные и печатные материалы, которые эти новые пуритане считают вредными. В 1991 году антипорнографические феминистки объединили усилия с некоторыми религиозными консерваторами, чтобы внести в Сенат США законопроект, который придал подходу Маккиннон новый оборот. Акт о компенсации жертвам порнографии (PVCA) предусматривал возможность для жертв сексуальных преступлений вчинять иски любым лицам, участвовавшим в производстве и распространении порнографии, если жертва может показать связь между порнографическим материалом и преступлением. Главный спонсор билля сенатор от штата Кентукки Митч Макконнелл (консервативный республиканец) получал советы от Кэтрин Маккиннон на ранних этапах разработки законопроекта.

Тем не менее, как и в случае индианаполисского закона, данный законопроект наткнулся на оппозицию со стороны не только поборников гражданских свобод, но и либеральных и даже радикальных феминисток. Вдобавок к ФАРГ для противодействия PVCA была организована еще одна группа - Феминистки за свободу выражения, которая собрала подписи видных писательниц, художниц и активисток под письмом в сенатский Судебный комитет, призывающим не принимать его. Нью-йоркское и калифорнийское отделения Национальной женской организации выступили против него. Хотя сенатский комитет одобрил законопроект 7 голосами против 6, в пленарном составе Сената голосование по нему так и не состоялось до окончания сессии 1992 года; кажется маловероятным, что он снова будет принят к рассмотрению.

Данный огульный взгляд на непристойность, предлагаемый антипорнографическими радикальными феминистками, произвел свои наиболее глубокие "вклинения во вражескую территорию" в Канаде, где нормы защиты свободы слова в некоторых отношениях гораздо ýже, чем в Соединенных Штатах. (Например, канадское законодательство объявляет преступлением выражения этнической, расовой или религиозной ненависти.) В феврале 1992 года Канадский верховный суд в деле "Батлер против королевы" принял единогласное решение переопределить канадские уголовные законы о непристойности таким образом, чтобы они применялись к любому материалу, который "подчиняет, унижает достоинство или дегуманизирует". Это решение вызвало недовольство многих либерально настроенных деятелей свободных профессий и групп активистов, призвавших сохранить современный взгляд на законодательство о непристойности. Суд ответил на их возражения, что гарантии свободы слова призваны защищать только "ненасильственное" выражение. Судья верховного суда Джон Сопинка заявил, что любой интерес свободы слова в деле, в котором речь шла о владельце одного из виннипегских магазинов "для взрослых", перевешивается "вредом, порождаемым негативными установками против женщин", то есть вероятностью, что порнография побуждает мужчин плохо обращаться с женщинами физически и эмоционально.

Этот прецедент Канадского верховного суда наверняка вызовет потоп дорогостоящих судебных процессов - не только потому, что больше материалов на первый взгляд попадут в столь широко определенную категорию, но и потому, что суд оставил точные критерии "унижающих" материалов воображению прокуроров. Детектив полиции Боб Мэтьюз объясняет очевидное: "Только тогда, когда у нас будет больше судебных решений по конкретным материалам и по термину "унижающий", мы сможем сказать с какой-либо реальной определенностью, что является унижающим материалом, а что не является". В Соединенных Штатах настолько широко сформулированный закон, можно полагать, сделали бы недействительным конституционные требования, что законы должны быть достаточно ясными, чтобы разумный человек знал, когда его действия нарушают закон. Антицензурные феминистки указывают на то, что то, что некоторые феминистки находят унижающим - например, изображения женщин, радостно совершающих сексуальные акты со многими партнерами, - другие могут считать освобождающим. Опять же, хотя унижать кого-либо словами или изображениями может быть вульгарным и обидным, наша современная юриспруденция в общем случае не находит это достаточным основанием для судебного преследования, проводя четкую линию между действиями, причиняющими физический вред, и выражением, такового не причиняющим. Это различие, которое стоит сохранить.

Как и предупреждали противники цензуры, антипорнографические феминистки, вооружившись мощным оружием в виде решения верховного суда по делу Батлера, не удовлетворились тем, чтобы ограничить сферу его влияния "жесткой" порнографией. Радикальные феминистки Канады вывели на новый уровень кампанию по навязыванию своих взглядов остальному обществу. Даже не обращаясь к помощи дружественной им правовой системы, они добились запрещения конкурса красоты "Мисс Канада" и удаления "сексистской" рекламы пива с телевидения.

В других странах антипорнографические феминистки прибегают к более воинственным действиям, не сильно отличаясь в этом от борцов за трезвость прежних времен, которые дополняли свои сражения на юридическом фронте разбиванием витрин винных магазинов. В некоторых случаях их ограждают от ответственности за их действия сочувствующие им судьи. В 1993 году в Австралии судья Пэт О'Шейн оправдал пятерых протестующих, задержанных за то, что они испортили рекламный щит, на котором был изображен фокусник, распиливающий женщину пополам. О'Шейн использовал дискреционное (предоставляющее право действовать по своему усмотрению - прим. перев.) положение закона штата, чтобы отпустить женщин, не признавая их виновными, не требуя выплаты издержек или компенсаций, заявив при этом, что реальными преступниками являются те, кто разместил эту рекламу. Тем, кто раскритиковал его за дискриминацию по гендерному признаку, О'Шейн ответил: "Женщины по-другому видят мир, чем мужчины. ... Нашим долгом является корректировать исполнение наших функций в соответствии с этим".

Отрицательно относиться к цензуре не означает говорить, что люди не имеют права возражать против обидных им материалов. Разумеется, частные владельцы магазинов, киосков и кинотеатров могут пользоваться правом выбирать по своему усмотрению, какие материалы предлагать на продажу, а граждане вправе пытаться влиять - хотя и не путем травли или запугивания - на решения частных владельцев относительно предлагаемых ими материалов.

Конституционность "зональных постановлений", разрешающих местным органам ограничивать месторасположение предприятий, торгующих сексуально откровенными материалами, не является предметом данной статьи. Что несомненно, однако, - это то, что широкие рестрикции на выражение, которые выходят за рамки таких постановлений и пытаются "выкорчевать" определенные виды материалов вообще, невозможны без выпотрашивания прав, гарантированных Первой поправкой.


Уголовное право

Вдобавок к гражданским правам, таким как свобода слова, радикальные феминистки стараются, по сути, демонтировать равную защиту со стороны закона в уголовном кодексе. В своей вполне обоснованной озабоченности насильственными преступлениями против женщин - в особенности изнасилованиями и домашними избиениями - радикалы намерены упразднить многие процессуальные гарантии, действующие в отношении мужчин, обвиняемых в таких преступлениях. Конечно, нет причин полагать, что такие "наползания" на процессуальное право останутся действующими только в отношении дел об изнасиловании; но тех феминисток, которые отмахиваются от автономии, свободы и неприкосновенности частной жизни как от являющихся не более чем мужскими иллюзиями, это не сильно беспокоит. В то же время радикальные феминистки придерживаются прямо противоположного доктринального подхода к делам об убийствах женщинами своих партнеров. Они поработали над созданием нового обстоятельства в процессуальном праве, освобождающего таких женщин от ответственности - "синдрома избиваемой женщины", который, будучи доведен до своего логического предела, мог бы освободить любую женщину, совершившую насильственные преступления. Этот парадокс наводит на мысль, что для радикальных феминисток процессуальная защита принадлежит исключительно женщинам. Высокомерная власть, которой мужчины теоретически обладают в "патриархии", в которой мы живем, используется как оправдание для выпотрашивания прав всамделишных мужчин.

Изнасилование

Исторически англо-американское право рассматривало изнасилование как одно из самых тяжких преступлений, заслуживающих смертной казни. Тем не менее у феминисток в 1960-х годах были причины жаловаться на обращение с женщинами, подающими заявления об изнасиловании. Многие суды придерживались позиции, что такие потерпевшие по своей сути менее заслуживают доверия, чем потерпевшие в делах о других преступлениях. Их отношение кратко выразил законовед XVII века лорд Мэтью Хейл: "Изнасилование есть ... обвинение, легко делаемое и трудно доказываемое, и еще труднее опровергаемое обвиняемой стороной, хотя никогда не столь невинное".

Во многих штатах вплоть до 1970-х годов некая вариация того предупреждения использовалась для напутствования присяжных исследовать показания потерпевшей с осторожностью, особенно если она была "нецеломудренная". Многие суды требовали независимого подтверждения (подтверждения незаинтересованным лицом - прим. перев.) каждого существенного утверждения потерпевшей, хотя такое подтверждение не требовалось для признания виновным в делах об ограблении, угрозе действием или похищении человека. Законы об изнасиловании обычно требовали доказывания не только применения силы, но и сопротивления силе; преобладающий взгляд был такой, что "изнасилование не совершено, если женщина не сопротивлялась мужчине в высшую меру своих сил". Жертвам других преступлений против личности или собственности не требовалось сопротивляться, чтобы доказать, что преступление было совершено.

Следует заметить, что прецедентные решения судов во многих штатах подчеркивали, что достаточным доказательством является всего лишь "разумное" сопротивление. В своем постановлении 1968 года Верховный суд Калифорнии написал: "Количество сопротивления должно быть лишь таково, чтобы продемонстрировать ее отказ дать согласие". Калифорнийские суды в общем и целом следовали такому стандарту примерно с 1931 года. Большинство традиционных законов об изнасиловании также видоизменяли требование сопротивления в случаях, когда жертве сопротивляться не позволяли угрозы. Апелляционное подразделение суда Нью-Джерси в 1961 году объявило критерий "высшей меры сил" недействительным, заметив, что "подчинение превосходящей силе, равно как и подчинение в результате приведения в состояние страха, не является согласием".

Тем не менее в ряде не столь давних случаев от потерпевших требовали соблюдения стандарта, который, по всей видимости, делает необходимым рисковать тем, что вам будет причинен физические вред. В 1973 году Верховный суд Вайоминга отменил обвинительный приговор, вынесенный мужчине, который залез в автомобиль потерпевшей (несмотря на ее протесты), с которой он познакомился в баре, заставил ее остановиться на безлюдной дороге и сообщил ей, что собирается ее насиловать. Когда та запротестовала, он "приставил ей к лицу кулак и сказал: "Я это сделаю. У тебя нет выбора"". Суд нашел, что судья первой инстанции (заседая в процессе, проходившем без участия присяжных) ошибся в том, что рассматривал страх, который женщина испытала фактически, вместо того чтобы рассмотреть "разумные основания для такового страха", и что доказательства угрозы, достаточной для оправдания несопротивления, были "далеко не подавляющие".

В 1970-х годах была проведена скоординированная кампания по реформированию законов об изнасиловании, с тем чтобы существенно видоизменить или полностью упразднить требование сопротивления и убрать из процессов по делам об изнасиловании исследование сексуальных жизней потерпевших. В 1986 году Верховный суд Калифорнии постановил, что по новому, реформированному закону штата об изнасиловании физическое сопротивление не является необходимым для того, чтобы доказать изнасилование.

Тем не менее доказать, "что акт был совершен путем применения силы [или страха немедленного и незаконного телесного повреждения]", все же требовалось. В случае, о котором идет речь, женщина не смогла покинуть дом подсудимого из-за того, что он отказался отпереть входные ворота, и в конце концов позволила ему совершить половое сношение с ней после того, как он долго запугивал ее словесно и физически (в том числе хватая ее за воротник, играя мускулами и говоря: "Я могу заставить тебя сделать всё, что хочу"). В своем решении суд подчеркнул:

> Хотя сопротивление более не является пробным камнем преступного признака силы, сей надзорный суд все же смотрит на обстоятельства ... включая присутствие вербальных или невербальных угроз или того рода силы, который был способен навести резонный страх ... чтобы установить, достаточны ли доказательства для признания подсудимого виновным.

Для многих феминисток эта позиция недостаточно радикальна. Они преследуют двойную стратегию: во-первых, обратить презумпцию невиновности в делах об изнасиловании тем, чтобы вместо отсутствия согласия в качестве признака преступления было наличие согласия в качестве обстоятельства, освобождающего от ответственности, то есть требующего доказывания стороной защиты (affirmative defense); во-вторых, изменить определение согласия таким образом, чтобы его было труднее доказать, и таким образом облегчить достижение обвинительных приговоров. Обе эти реформы уже осуществлены в законодательстве Канады; частично данные предложения также инкорпорируются, как законодательными актами, так и судебными приказами, в Соединенных Штатах.

Новая феминистская юриспруденция упорно долбит по некоторым из самых базовых основ нашей уголовно-правовой системы. Главная из них - презумпция, что обвиняемый или подсудимый является невиновным, пока не доказана его вина. Значение этого правила кратко выражается часто повторяемой максимой, что лучше отпустить десятерых виновных, чем осудить одного невиновного. Когда-то давно мы как общество решили не приносить права индивидуумов в жертву выгодам наказания большего количества человек и сделали обязательным, чтобы только те, чья вина несомненна, страдали от кар уголовного закона.

Тесно связанным с применением этого принципа является требование, что государство должно доказать свою сторону в судебном состязании "за пределами разумных сомнений", чтобы подсудимый был признан виновным. Верховный суд придал этому требованию конституционный статус в 1970 году, когда он декларировал, что "клаузула о должной правовой процедуре (имеется в виду Четырнадцатая поправка к Конституции США - прим. перев.) защищает обвиняемого от осуждения, кроме как по установлении доказанным за пределами разумного сомнения каждого факта, необходимо составляющего преступление, в котором он обвиняется". Смысл этого правила, закрепленного в общем праве не позднее XVIII века, в том, чтобы уменьшить риск неправосудного осуждения. "По всему полотну английского уголовного закона, - заметил один британский суд, - одна золотая нить виднеется всегда, а именно обязанность обвинителя доказывать вину арестанта".

Чтобы признать человека виновным в любом преступлении, государство обычно должно доказать две вещи: совершение действия (actus reus - лат. "виновное действие") и виновное состояние ума (mens rea - лат. "виновная воля"). Каждое преступление определяется своими признаками, которые диктуют, какие действия и какое состояние ума должны быть показаны, чтобы доказать вину подсудимого. Так, например, "бэрглари" (burglary по английскому праву; другие юрисдикции определяют по-другому - прим. автора.) требует проникновения в жилище ночью с целью совершить фелонию, оказавшись внутри него. Это означает, что признаками бэрглари являются: 1) совершение действия между вечерними и утренними сумерками, 2) проникновение в место, где проживают люди и 3) намерение совершить фелонию, будучи внутри данного места. Чтобы признать человека виновным в преступлении бэрглари, государство должно доказать все три признака так, чтобы не осталось разумных сомнений ни в одном из них.

Есть некоторые очень ограниченные обстоятельства, в которых бремя доказывания перемещается на сторону защиты. В делах по некоторым преступлениям, после того как совершение действия доказано, подсудимый может представить определенные оправдания, объяснения своих действий, служащие исключающими вину обстоятельствами, освобождающими от ответственности (exculpatory affirmative defenses). Среди таких обстоятельств - самооборона, действие по принуждению и умопомешательство (невменяемость). Подсудимый (или его сторона - прим. перев.) в общем случае несет бремя доказывания таких обстоятельств "перевесом доказательств" (доказывание "перевесом доказательств" - менее обременительное, чем доказывание "за пределами разумных сомнений": первое требует менее "подавляющей убедительности", чем второе, хотя и тоже должно быть убедительно; обычно применяется в гражданском процессе, в отличие от уголовного - прим. перев.). От подсудимого, однако, требуется что-либо доказывать, только если доказываемое обстоятельство "особенно необычно".

Как не раз указывали комментаторы, частые перемещения бремени доказывания на подсудимых опасно подорвали бы веление конституционного и общего права к стороне обвинения доказывать свою позицию за пределами разумных сомнений. Иначе "законодательные собрания могли бы беспрепятственно навешивать существенное бремя доказывания на подсудимых, просто переопределяя преступления путем удаления из них критических признаков и переделывания этих признаков в обстоятельства, исключающие вину". Один из фундаментальных трудов по уголовному праву, опубликованный в "Columbia Law Review" более 40 лет назад, приводит поистине пророческий пример именно этого сорта неприемлемого перемещения бремени:

> законодательное собрание [какого-нибудь] штата, возмущенное каким-нибудь шокирующим преступлением, могло бы попытаться переопределить изнасилование путем упразднения состава преступления "изнасилование" и введения аналогичного по тяжести наказания за "блуд", определяемый как внебрачное половое сношение, но при этом дало бы обвиняемым возможность избегать наказания, если они могут доказать согласие.

Тем не менее то, что когда-то рассматривалось как очевидный пример несправедливости, по своей сути очень близко к тому, что предлагают сегодня многие феминистки.

Чтобы обойти стандарт "разумного сомнения" в делах об изнасиловании, феминистки прилагают усилия к переделыванию признаков преступления. Преступление изнасилования, например, традиционно определялось как "насильственный секс без согласия". По этому определению, бремя доказывания по вопросу согласия, как и по всем остальным признакам преступления, лежало на государстве.

В таких штатах, например, как Мичиган и Иллинойс, законы об изнасиловании теперь переделаны таким образом, что несогласие более не является признаком преступления, а согласие введено в качестве признака, исключающего вину. Это, во всяком случае в теории, шаг в направлении уничтожения презумпции невиновности по данному вопросу. Правда, в обоих штатах оговорено, что, как только заявление о согласии сделано стороной защиты, бремя доказывания несогласия перемещается обратно на сторону обвинения. Это перемещение сделало проведенную реформу неудовлетворительной для многих феминистских правоведов. В 1988 году С. Уиктом в явном виде предложила "закон об уголовно наказуемом сексуальном нападении, сдвигающий бремя доказывания", в котором уголовно наказуемое сексуальное нападение определялось как действие, в котором "действующий использует любую ... форму силы, угрозу силы или принуждение, чтобы совершить сексуальное проникновение", и который позволял согласие в качестве "обстоятельства, исключающего ответственность", должного быть доказываемым обвиняемыми "перевесом доказательств". Согласие определялось как "свободно данное согласие на акт", а не "отсутствие физического или вербального сопротивления либо подчинение". Предлагаемый модельный закон оговаривал, что "сила, угроза силы или принуждение" включает в себя, но не ограничивается обстоятельствами, в которых "действующий одолевает жертву, применяя физическую силу", угрожает применить силу или использует свое властное положение для принуждения жертвы.

Штат Вашингтон уже открыто сдвинул бремя доказывания согласия на подсудимого. Верховный суд штата Вашингтон констатирует: "мы считаем, что удаление из прежнего закона об изнасиловании формулировок, явно упоминающих несогласие, свидетельствует о намерении законодателя переместить бремя доказывания по данному вопросу на сторону защиты". Результатом этого антиконституционного сдвигания бремени будет не посадка большего количества насильственных насильников - государству доказать отсутствие согласия в тех случаях достаточно легко, - а то, что легче будет засадить в тюрьму человека за то, что он не запросил явного "кивка согласия" от очевидно желающей партнерши, прежде чем заняться с ней сексом.

В 1979 году, например, штат Нью-Джерси принял так называемый "закон Национальной женской организации", разработанный с целью облегчить уголовное преследование по делам об изнасиловании. В данном случае реформа состояла в том, что из закона об изнасиловании были убраны любые упоминания несогласия, а вместо него было определено "сексуальное нападение" как "акт сексуального проникновения с другим лицом, [когда] действующий использует физическую силу или принуждение". В 1992 году, рассматривая дело под кодовым названием "В интересах M.T.S.", Верховный суд Нью-Джерси постановил, что, если не дано "утвердительное и свободно данное разрешение", требованию (условию) "силы или принуждения" удовлетворяет уже простое физическое давление, присущее акту проникновения.

В том деле речь шла о подростке мужского пола, судом по делам несовершеннолетних признанном виновным в "сексуальном нападении" на девочку-подростка. Суд первой инстанции установил, что оба подростка добровольно легли в постель друг с другом и по обоюдному согласию занялись "глубоким петтингом", но мальчик начал половое сношение без согласия девочки. (Когда девочка велела ему остановиться, он вынул член почти немедленно.) Апелляционный суд отменил вердикт потому, что девочка никак не возражала против полового сношения и для проникновения не была использована "необычная или дополнительная сила". Верховный суд единогласно снова признал его виновным. В своем решении, обильно цитирующем феминистскую правоведческую литературу, суд констатировал:

> Нью-джерсийский кодекс уголовной юстиции не говорит о силе в смысле "преодоления воли" жертвы, или "физического одоления" жертвы, или "подчинения" жертвы. Он не требует продемонстрированного несогласия жертвы. По новому закону, от жертвы более не требуется сопротивляться, а следовательно, она не должна что-либо делать или говорить, чтобы сексуальное проникновение было незаконным. Предполагаемая жертва не находится под судом, и, таким образом, ее или его встречное или оборонительное поведение становится незначимым. ... Повторяем: закон не возлагает на предполагаемую жертву бремя, чтобы она или он выразил(а) несогласие или отказал(а) в разрешении, и не делается никакого исследования того, что она или он думала(а) или желал(а) или почему она или он не сопротивлялась(-лся) или не протестовал(а).

Сьюзан Херман, помощница заместителя общественного защитника в том деле, не выдержав, саркастически заметила, что отныне в Нью-Джерси "следует иметь при себе презерватив и бланк для получения согласия, когда идешь на свидание". Еще один способ сместить бремя доказывания - для судьи просто не инструктировать присяжных о бремени государства доказать вину за пределами разумных сомнений, что, по сути, было сделано на прогремевшем суде над боксером-тяжеловесом Майком Тайсоном в Индиане в 1992 году.

Некоторые феминистки глубоко скептически относятся к самому понятию согласия как обстоятельства, освобождающего от ответственности за изнасилование. Кэроль Сэнгер пишет в "Los Angeles Times":

> Согласие - согласиться на что-нибудь - обычно не трудно понять, что это такое. Сначала это понятие может казаться более сложным в контексте изнасилования. Одна из причин - просто неожиданность его появления. Нет ни одного другого преступления, которое определялось бы в терминах согласия. Только в изнасиловании жертву спрашивают: "Вы согласились на это?" Сравните с "Вы согласились, чтобы вас ударили по лицу?" "Вы согласились, чтобы на улице на вас напал грабитель?"

Этот комментарий обнажает потрясающее отсутствие понимания, что почти любое незаконное действие определено в терминах согласия. Battery (нанесение побоев или оскорбление действием - прим. перев.), например, - это "намеренный и неправомерный физический контакт с человеком без его или ее согласия, который влечет за собой некоторое повреждение или обидное прикосновение"; кража - взятие имущества без согласия его владельца. Главное - что почти никто (за исключением боксеров) не соглашается, чтобы его "ударили по лицу", но люди регулярно, запросто соглашаются на половое сношение; поэтому невозможно выводить отсутствие согласия из акта как такового. Половое сношение очень редко сопровождается явным согласием. Вот почему в делах об изнасиловании доказать, что согласия на самом деле не было, совершенно необходимо, прежде чем человека можно признать виновным и заключить в тюрьму.

Некоторые феминистки-правоведы провозглашают свою приверженность традиционным стандартам бремени доказывания. "Конституционное требование доказать за пределами разумных сомнений вполне может быть трудным в случаях, где вопрос виновности определяется тем, чьему изложению событий верить в плане того, что было сказано, - пишет Сьюзан Эстрих. - Если присяжные сомневаются, они должны оправдать. Если судья не уверен, он должен вынести постановление о прекращении дела". Уловка в том, что Эстрих хотела бы расширить определение несогласия и тем понизить порог доказательств, необходимых для того, чтобы показать несогласие. Она критикует реформированные законы об изнасиловании, фокусирующиеся на силе или принуждении обвиняемым, а не на сопротивлении потерпевшей, потому что эти законы не "признают интерес женщины в том, чтобы сказать "нет" и чтобы ее слово уважалось в ситуациях, где сила или угрозы в традиционных терминах не присутствуют". Эстрих также четко дает понять, что единственная причина, почему она не выступает за то, чтобы стандартом в делах об изнасиловании было словесное согласие, - что страна "не готова" к такому подходу. Тем временем она делает свой выбор в пользу строгого толкования "нет значит нет", что означает, что мужчины, продолжающие свои попытки (без применения силы) после того, как женщина говорит "нет", должны признаваться виновными.

Один такой случай произошел в Пенсильвании в 1988 году. Студент колледжа Роберт Берковиц обвинялся в том, что изнасиловал студентку в комнате общежития, в которой жил. Та студентка, подруга его соседа по комнате, перед тем откровенно-сексуально поддразнивала Берковица. В тот день, когда произошло предполагаемое изнасилование, после того как они некоторое время побеседовали, по утверждению женщины, Берковиц придвинулся к ней и "как бы толкнул [ее] вниз. ... Это не было пихание, это было просто такое, что ли, наклонить вниз". Он начал целовать и ласкать ее несмотря на то, что она стала возражать, говоря, что ей нужно пойти встретить ее бойфренда. По ее словам, она сказала "нет" несколько раз, но не отталкивала его. Он утверждал, что она отвечала на его поцелуи и шептала "нет" несколько раз, но "любовно" стонала, шепча это слово. Затем они оба встали, и Берковиц пошел к двери и запер ее; замок был устроен таким образом, что дверь было невозможно открыть снаружи, но она открывалась изнутри поворотом ручки. Потерпевшая признала, что знала это; она не делала никаких попыток покинуть комнату. Далее он "положил [ее] на кровать" и раздел, в то время как она "просто лежала себе"; после полового сношения, продолжавшегося менее минуты, в течение которого она тихо стонала "нет", он вынул член и эякулировал. Берковиц был признан виновным в изнасиловании и приговорен к году тюремного заключения.

Рассматривая апелляцию Берковица, Высший апелляционный суд нашел, что, хотя отсутствие сопротивления со стороны потерпевшей не доказывает, что изнасилования не было, в ее собственных показаниях не было свидетельств "силового принуждения", так как ее не валили, не удерживали, не угрожали ей. В 1992 году обвинительный приговор против Берковица был отменен; в июне 1994 года данное решение было утверждено Верховным судом штата. Это решение было встречено воплем возмущения феминисток и защитников прав жертв изнасилования, которые утверждали (неверно), что оно требует, чтобы жертвы сопротивлялись. Представительница Пенсильванской коалиции против изнасилования Кэтрин Майерс сказала: "Мы пытаемся образовывать людей, и полиция пытается образовывать, чтобы они не сопротивлялись, во избежание получения тяжких телесных повреждений. А теперь выглядит так, что Верховный суд говорит, что вам придется ... сопротивляться в высшей мере. ... Вот что столь опасно". (На самом деле суд явно констатировал, что его решение основано на отсутствии угрозы причинения вреда, а не на отсутствии сопротивления; пенсильванский закон уже оговаривает, что "потерпевшим не требуется сопротивляться для привлечения виновных к ответственности" по статье об изнасиловании.) Под давлением женских групп политики немедленно выстроились в поддержку предложения члена Палаты представителей штата Кэрен Риттер изменить закон так, чтобы устранить требование силового принуждения. "Политически я называю изнасилованием каждый раз, когда женщина занимается сексом и чувствует себя нарушенной", - говорит Кэтрин Маккиннон. Суды, похоже, тоже близко подходят к тому, чтобы принять это в качестве юридического стандарта.

Феминистские правоведы используют еще два направления атаки, чтобы обойти конституционные механизмы защиты обвиняемых в делах об изнасиловании. Первое - создание параллельного гражданско-правового деликта, в котором сомнительные случаи будет гораздо легче доказывать. В гражданском процессе (по сравнению с уголовным - прим. перев.) мера доказательств, требуемых для того, чтобы показать ответственность, значительно снижается: с "за пределами разумных сомнений" (примерно 99 процентов) до "перевесом доказательств" (примерно 51 процент), а правила допустимости доказательств менее строги. Второе и гораздо более зловещее развитие событий - предложение сделать изнасилование федеральным "преступлением ненависти".

Акт о насилии против женщин (VAWA), внесенный сенатором Джозефом Байденом (ныне вице-президент США - прим. перев.) и соспонсированный 60 сенаторами, был принят Конгрессом в 1994 году как часть Закона по борьбе с преступностью. Данное законодательство сделает, помимо прочего, "насильственные преступления, мотивированные гендером жертвы", федеральным нарушением гражданских прав. Хотя в тексте закона нет никакого четкого определения того, что есть "насилие, мотивированное гендером", заявления его спонсоров не оставляют сомнений насчет того, что их намерение - сделать так, чтобы его положения применялись практически ко всем сексуальным нападениям на женщин. Как сказал сенатор Байден: "Одна из вещей, которые мы пытаемся сделать ... сделать это политикой страны - что изнасилования - это преступления ненависти, совершаемые против женщин, насильственные преступления, непропорционально направленные на одну группу населения по признаку ее гендера".

Если особо не вдумываться, утверждение, что "женщин насилуют потому, что они женщины", может казаться верным. Но делает ли это его преступлением "половой дискриминации" более, чем "привычка" мужчины заниматься сексом с партнерами только женского пола является свидетельством "предвзятости против мужчин"? Конечно, изнасилование - акт главным образом насилия и агрессии, не влечения; но насильственный и агрессивный импульс канализируется в то, что бесспорно является, в "формально-техническом" смысле, сексуальным актом. Если сексуальные импульсы мужчины направлены на женщин, есть все шансы того, что его сексуальная агрессия будет направлена на них же.

Точка зрения, что изнасилование всегда, или обычно, коренится в ненависти к женщинам, не подтверждается исследователями, изучающими половых преступников. Психологи Роберт Прентки с медицинского факультета Бостонского университета и Реймонд Найт из Университета Брандейса выделяют несколько типов мужчин, совершающих изнасилования. Истинные ненавистники женщин, которых д-р Прентки и д-р Найт классифицируют как "мстительных" насильников, составляют примерно одну пятую половых преступников, содержащихся в тюрьмах: "Эти мужчины обижены на женщин за все свои воспринимаемые проблемы, а целью сексуального нападения является причинить им боль и унизить их". Примерно одна десятая разгневаны на весь мир, не только на женщин, и "нападают на мужчин с неменьшей вероятностью, чем на женщин". Пять процентов являются сексуальными садистами, которые "получают удовольствие от страха или боли жертвы". Остальные более или менее равномерно распределены между "сексуальными несадистическими насильниками", которые "чувствуют себя настолько недостаточными, что ни одна женщина в своем уме не будет спать с ними по своей воле", и фантазируют о том, чтобы завоевать любовь женщины путем насилования ее, и "насильниками по случаю", которые в первую очередь мотивированы половым удовлетворением и "насилуют под действием порыва, либо во время совершения другого преступления (например ограбления квартиры), либо если оказываются наедине с женщиной где-либо".

Более того, теория, что изнасилование есть акт "дискриминации женщин", подрывается тем фактом, что мужчин тоже насилуют. Хотя истинный процент мужчин среди жертв не известен, одно исследование нашло, что примерно 10% жертв изнасилований, получавших медицинскую помощь в одном из центров в штате Нью-Мексико, были мужского пола; в другом исследовании мужчины составили 6% жертв, получавших помощь в одном из местных пунктов психического здоровья в Южной Каролине. Анализ полицейских данных по городу Толидо, проведенный газетой "Toledo Blade" в 1989-1992 гг., показал, что примерно 7% жертв зарегистрированных изнасилований были мужчины; еще в 4% случаев пол жертв невозможно было определить по их именам. В одном исследовании сексуального поведения и преступлений студентов университетов частотность "изнасилования на свидании" для гомосексуальных студентов (3/4 из них мужчины) была на 50% выше, чем для гетеросексуальных студенток. И наконец, общенациональное обследование жертв преступлений, опубликованное Бюро судебной статистики, показывает, что от 6% до 10% жертв сексуальных нападений - лица мужского пола. И это еще не считая сексуальных нападений на детей, до трети жертв которых, вероятно, - мальчики. Также это не учитывает изнасилования, совершаемые в тюрьмах - преступление, распространенность которого мало известна.

Нелепость подхода "преступлений ненависти" к изнасилованию стала очевидна, когда один сторонник подобного законодательства заметил, что "если нападающий имеет привычку насиловать как мужчин, так и женщин, может быть труднее показать, что изнасилование было мотивировано предвзятостью в отношении пола". Является ли насильник "равных возможностей" (словосочетание, употребляющееся в законодательстве, предписывающем принимать на работу или учебу "национально-пропорциональное" количество служащих или учащихся - чтобы процент "расовых меньшинств" в штате работающих или составе учащихся был не меньше, чем в населении; также называется "положительной дискриминацией"; аналогичная "отрицательная дискриминация" когда-то называлась "процентной нормой" и существовала не только в царской и советской России, но и в США - прим. перев.) менее заслуживающим порицания? Заслуживают ли насилуемые мужчины меньшей правовой защиты, чем жертвы женского пола?

VAWA предусматривает только гражданские иски в целях получения компенсации, не уголовные процессы, в федеральных судах. Но феминистки (в этом можно не сомневаться) будут доказывать, что, поскольку преступления, мотивированные расой жертвы, подлежат уголовной ответственности по федеральным законам о гражданских правах, обращаться с преступлениями, мотивированными гендером, как с меньшими преступлениями, уже есть дискриминация. Таким манером федеральное законодательство о гражданских правах сможет обойти клаузулу о двойном риске (клаузула, запрещающая судить одного и того же человека дважды за одно и то же преступление или правонарушение - прим. перев.) Пятой поправки к Конституции - как это уже произошло в случае Родни Кинга - позволяя два уголовных процесса подряд по обвинению в одном и том же сексуальном преступлении.

Положение VAWA о "насилии, мотивированном гендером", как "нарушении гражданских прав" может привести к серьезным вторжениям в гражданские свободы. Один комментатор замечает, что оно "создаст почву для процессов, рассчитанных на показательность, в которых желание будет не столько выиграть, сколько привлечь внимание к предполагаемой несправедливости американского общества". Иски за "изнасилование как нарушение гражданских прав" могут открыть дорогу допрашиванию ответчиков на предмет их предположительно "узколобых" мотивов и установок. Как обращает наше внимание бостонский адвокат Эндрю Гуд, "в гражданском деле вы сталкиваетесь с перспективой весьма навязчивого исследования ваших взглядов: "Являетесь ли вы - и являлись ли когда-либо - сексистом?""

Именно это - ровно то, чего хотят радикальные феминистки. В статье-комментарии, написанной после оправдания Кеннеди Смита в "деле Палм-Бич", Маккиннон перечислила выгоды обращения с делами об изнасиловании как с делами о нарушении гражданских прав: "Вместо того чтобы спрашивать, совершил ли тот индивид оскорбление действием в отношении этого индивида, суд спрашивал бы, совершил ли данный член группы, тренируемой на женоненавистническую агрессию, данный конкретный акт женоненавистнической сексуальной агрессии ... Показания других женщин ... были бы центральным элементом: как данный мужчина сексуально обращается с женщинами? ... Мы, возможно, смогли бы узнать, была ли частью тренировки обвиняемого порнография".

Радикально-феминистские юридические теории изнасилования достигли своих наибольших успехов в Канаде. В своем революционном законе об изнасиловании, кратко характеризуемом как "нет означает нет" и принятом в 1991 году, канадское правительство обратило бремя доказывания в делах об изнасиловании, сузило определение согласия и решительным образом ограничило определение "секса по согласию". Новое определение, как ожидается, значительно облегчит достижение обвинительных приговоров в отношении обвиняемых насильников. По новому закону, секс является изнасилованием, когда мужчина не "предпринимает разумные шаги" для обеспечения согласия. Даже с явно выраженным согласием секс может быть изнасилованием, если женщина пьяна и поэтому считается неправоспособной или если одна из сторон признается судом "злоупотребившей своим положением доверия или власти" над другой. Некоторые канадские суды продолжают придерживаться позиции, что, если женщина не "проявила ни в один момент словами или действиями, что она возражает", тогда "в правовом смысле она согласилась, если только мужчина не использовал силу, угрозы, мошенничество или [свое] положение власти, чтобы добиться ее подчинения". На основании этого апелляционный суд Новой Шотландии оправдал мужчину, обвинявшегося в изнасиловании своей падчерицы-подростка (которая не была под его властью, так как была подопечной провинции). По требованиям феминистских групп, которые громко осудили это решение как "подкрепляющее миф, что женщине, на которую сексуально нападают, следует вести себя определенным образом", Канадский верховный суд в мае 1993 г. согласился рассмотреть данное дело по апелляции. Если приговор будет снова изменен на обвинительный, закон "нет означает нет" определенно станет законом "отсутствие да означает нет".

По сути, эти перемены ведут нас к режиму объективного вменения, в котором весь гетеросексуальный секс - как "изнасилование по закону" (принятый в англоязычной литературе эквивалент русского "совращения малолетних" - прим. перев.), если только не может быть продемонстрировано утвердительное, явное словесное согласие, данное в ясном и трезвом состоянии ума. Эти законы не только несправедливы к мужчинам тем, что превращают в свою прямую противоположность существовавшую веками презумпцию невиновности, но и смотрят на женщин, как на неполноценных. Как пишет одна несогласная феминистка: "Идея, что только явно высказанное "да" означает "да", подает мысль, что у женщин, как у детей, есть проблемы с тем, чтобы сообщать, чего они хотят". Интересно, что некоторые феминистские правоведы приветствуют данную пареллель между женщинами и детьми. Маккиннон пишет: "Некоторые из тех же самых причин, по которым детям предоставляются ряд специфических средств правовой защиты ... верны и для социального положения женщин по сравнению с мужчинами".

Маккиннон также неоднократно и во всеуслышание заявляет, что почти весь гетеросексуальный секс есть изнасилование. Она указывает на то, что "мужчины видят изнасилование как половое сношение; феминизм делает наблюдение, что мужчины превращают значительную часть полового сношения в изнасилование. ... Соедините это со сходством между теми моделями поведения, ритмами, ролями и чувствами, не говоря уже действиями, которые составляют изнасилование (и избиение), с одной стороны, и половое сношение, с другой. Все это делает трудным поддерживать проводимые по обычаю различия между патологией и нормальностью, парафилией и номофилией, насилием и сексом в этой области". Многого явно стоит бояться при таком подходе к законам об изнасиловании, в основе которого лежит подобного рода догма. Она означает, что государство может залезать в спальни американцев, чтобы заставлять мужчин получать явное согласие на сексуальную активность - что, мягко говоря, не соответствует тому, как большинство людей ведут себя наедине друг с другом - либо рисковать тем, чтобы сесть в тюрьму.

Не многие люди хотели бы увидеть возвращение времен, когда жертв изнасилования могли подвергать унизительным допросам об их частных жизнях даже тогда, когда подобные допросы не имели никакого отношения к их взаимоотношениям с обвиняемыми, или выспрашивать, почему они не сопротивлялись в ситуации, угрожающей их жизни. Но маятник качнулся в обратную сторону слишком далеко. Как свидетельствует бостонский адвокат и бывший прокурор по половым преступлениям Рикки Климан: "Теперь людям можно предъявлять обвинения практически без всяких доказательств. ... Прокуроры не пользуются большой широтой усмотрения в том, в каких случаях возбуждать дела. В некоторых местах страны, думаю, они не пользуются вообще никакой широтой. Если женщина приходит и заявляет, что на нее сексуально напали, тогда по одному лишь ее слову, без всего остального - я имею в виду, именно без всего остального, без какого-либо расследования - полиция пойдет и арестует кого-то". Необходим всеобъемлющий пересмотр законов об изнасиловании, целью которого должно быть обеспечить, что реформированное законодательство не обращает бремя доказывания и не устраняет физическую силу или угрозу силы из юридического определения изнасилования.

Когда законы об изнасиловании постулируют, что жертве не требуется сопротивляться нападающему, их текст должен оговаривать, что это не относится к отсутствию отвержения авансов, не включающих в себя силу (как в случае Берковица). [В таком случае] Чтобы доказать изнасилование, стороне обвинения приходилось бы доказывать присяжным, что (a) потерпевшая была физически неспособна предотвратить половое сношение (из-за физического ограничения ее подвижности и/или алкогольного либо наркотического опьянения) либо (b) потерпевшая резонно боялась, что ей будет причинен телесный вред, если она попытается предотвратить половое сношение путем отталкивания подсудимого или путем покидания места инкриминируемых ему действий. Закон должен быть достаточно узок для того, чтобы, с одной стороны, несопротивление потерпевшей перед лицом физического ограничения ее подвижности, силы или угроз не использовалось бы против нее, в то же время, с другой стороны, чтобы мужчина не мог быть признан виновным в сексуальном нападении за то, что делал настойчивые и агрессивные, но ненасильственные авансы или не запросил явного "да". Возможность такого "срединного пути" предлагает Верховный суд Калифорнии в своем решении по делу Барнза: "поведение потерпевшей должно измеряться относительно степени проявленной силы или в свете того, были ли ее опасения подлинными и резонно обоснованными".

Домашнее насилие

VAWA имеет более широкую цель, чем только сделать изнасилование федеральным нарушением гражданских прав. Он направлен на то, чтобы все преступления, которые видятся как совершаемые главным образом против женщин, поместить в особую категорию. Это относится, в первую очередь, к насилию между партнерами в отношениях.

Опять-таки, обеспокоенность феминисток здесь не беспочвенна. Хотя представление, что битье жены рассматривалось (до недавнего времени) как законная прерогатива мужа, не соответствует действительности (еще самый первый уголовный кодекс, принятый американскими колонистами в 1642 году, запрещал "женоизбиение"), отмечалась явная склонность полиции и судов видеть семейное насилие как частное дело. Криминолог Лоренс Шерман доказывает, что "полиция недостаточно проводит в жизнь [законы против] всего насилия, связанного с межличностными конфликтами. ... В этом смысле она дискриминирует не женщин, а большинство насилия". Тем не менее было достаточное количество широко освещавшихся случаев полицейского безразличия к избиваемым женам, чтобы мобилизовать общественную поддержку феминистских требований перемен. Одним из препятствий для полицейской работы с домашним насилием было общее правило, что нельзя производить арест без ордера в случаях, где речь идет о насилии, квалифицируемом как мисдиминор (легкое преступление, наказуемое, как правило, лишением свободы на срок не более 1 года или штрафом - прим. перев.), очевидцем которого сам полицейский не был, даже если имелись все основания полагать, что насилие на самом деле произошло. В 1983 году такие аресты были запрещены в 22 штатах; к 1988 году данный запрет остался всего в 9 штатах.

Не удовлетворившись этим, однако, феминистки призвали принять законы, делающие арест в вероятных случаях насилия-мисдиминора (которое включает в себя, например, шлепок ладонью или сильный толчок) обязательным. Такие законы уже приняты в 15 штатах и в округе Колумбия; недавно очередным таким штатом стал Мэриленд. В других штатах женщина, подавшая заявление на мужа по обвинению в домашнем насилии, не имеет права отказаться от обвинения (забрать заявление назад). Такие правила не применяются ни к одной другой разновидности мисдиминоров: разнообразные исследования показывают, что, когда в мисдиминоре (будь то домашний или иной) присутствует как подозреваемый, так и потерпевший, аресты производятся менее чем в половине случаев. Недавние исследования показали, что сдерживающий (устрашающий) эффект обязательных арестов в случаях домашнего насилия, особенно в бедных, пораженных высокой безработицей районах, в которых такое насилие наиболее распространено, в лучшем случае сомнителен. Тем не менее на оппозицию против обязательных арестов часто отвечают возражениями, основанными на политической конъюнктуре, а не на доказанной эффективности. VAWA, который устанавливает федеральные субсидии для штатов и муниципалитетов в целях борьбы с домашним насилием, ставит условием для получения таких субсидий наличие "законов или официальных политик, [которые] требуют в обязательном порядке арестовывать подозреваемых в насилии против супруг(ов) при наличии достаточных подозрений".

По горькой иронии, законы об обязательных арестах часто бьют по самим же женщинам (которые, как показывают обильные исследования, в домашних ситуациях прибегают к насилию примерно столь же часто, как мужчины). Анализируя Национальное обследование семейного насилия 1985 года (крупнейшее исследование домашнего насилия [в стране]), социологи Марри Страус и Джен Стетс пишут: "Из ... респондентов, подвергшихся одному или более нападениям, обе стороны прибегли к насилию в 49% случаев, насилие, совершенное мужчинами, имело место в 23% случаев, насилие, совершенное женщинами, - в 28% случаев. Не обнаруживается значимых различий в зависимости от пола респондента ... женщины не только прибегают к физическому насилию так же часто, как мужчины, но и являются зачинщицами насилия примерно так же часто, как мужчины". В Висконсине, через два месяца после принятия закона об обязательном аресте, женщину арестовали за то, что она шлепнула своего 18-летнего сына, "потому что он ей дерзил и показал непристойный жест". В некоторых штатах проявилась также высокая частота "двойных арестов", то есть в которых арестовывают обоих участников насильственного инцидента. Это, пишет Шерман, "привело к усиленному лоббированию [защитниками избиваемых женщин], чтобы женщин не арестовывали, независимо от наличия достаточных для ареста оснований". VAWA требует от штатов и муниципалитетов в качестве условия предоставления им субсидий на борьбу с насилием, чтобы они "продемонстрировали, что их законы, политика, практика и обучающие программы направлены на то, чтобы не производились "двойные" аресты".

Stalking

Еще одной областью феминистского юридического активизма, в которой благие намерения испортила попытка закинуть слишком широкий невод, является законодательство о "stalking" ("упорном преследовании"), которое множится в последние годы. Хотя stalking не является преступлением, совершаемым исключительно мужчинами против женщин (один из шефов полиции Иллинойса говорит, что многие мужчины, подвергающиеся stalking'у, слишком смущаются, чтобы обращаться в полицию), его изображают как именно такое лоббисты и СМИ.

Первый закон о stalking был принят в Калифорнии в 1990 году; аналогичные законы теперь есть в 48 штатах и округе Колумбия. Их цель, по сути, в том, чтобы нанести упреждающий удар по вероятному преступнику. Как выразил это бывший федеральный прокурор Джей Стивенс: "Нам не следует ждать, пока будет совершен открытый акт насилия, чтобы принять меры". Это, очевидно, противоречит принципу, что наказывать человека можно только за те преступления, которые он уже совершил. Чтобы преодолеть этот барьер, stalking - определяемый как сочетание угроз, harassment'а и слежки - сам по себе был сделан преступлением. В прошлом такое поведение определялось просто как harassment - правонарушение, подлежащее суду по упрощенной процедуре, за которое не полагались серьезные наказания.

В большинстве штатов законы о stalking были приняты как реакция на некое шокирующее преступление, которое можно было бы предотвратить. В марте 1992 года 26-летняя Конни Чейни из Дес-Плейнса, штат Иллинойс, была застрелена в своем офисе ее мужем, с которым она состояла в фактическом разводе и который перед тем неоднократно нарушил судебный приказ, запрещающий ему приближаться к ней, будучи отпущен под залог после предъявления ему обвинения в том, что он изнасиловал ее под дулом пистолета. Закон, сделавший stalking фелонией (фелониями в США принято называть все преступления, за которые предусмотрено наказание более 1 года лишения свободы - прим. перев.), наказуемой тюремным заключением на срок до 3 лет и штрафом до 10 тыс. долл., был принят в июне того года и подписан губернатором Джимом Эдгаром. Данный закон требует доказывания угрозы причинения вреда, за которой последовали как минимум 2 случая следования по пятам за потерпевшей или наблюдения за ней.

Другие штаты приняли законы, которые гораздо более широки и расплывчаты. Закон округа Колумбия покрывает не только harassment, приводящий потерпевшего "в резонный страх телесного повреждения или смерти", но также и "поведение с умыслом причинить эмоциональное бедствие иному лицу"; наказание для впервые нарушивших данный закон предусмотрено в виде штрафа до 500 долл., тюрьмы на срок до 1 года либо и того, и другого вместе. Пенсильванский закон о stalking, подписанный губернатором штата в июне 1993 года, аналогичным образом покрывает поведение, демонстрирующее "умысел причинить существенное эмоциональное бедствие". Некоторые поборники данных законов даже настаивают, что не следует требовать доказывать умысел причинить таковое бедствие. В Вирджинии окружной судья объявил закон штата о stalking неконституционным, потому что он "заходит слишком далеко и пытается сделать слишком многое". В том случае обвинение против подсудимого было основано на таких его действиях, как посылка цветов женщине и попытки присутствовать на службе в ее церкви и устроиться на работу в одном месте с ней. Гособвинение утверждало, что данные действия причинили женщине "большое бедствие". В Джорджии 63-летний член городского совета подал в отставку после того, как его арестовали по обвинению в stalking'е женщины, которая за 6 недель до того разорвала отношения с ним. Он обвинялся в том, что неоднократно звонил ей в "неурочные часы", оставлял на ее автомобиле записки со словами "Я не могу без тебя жить" и "Почему ты обернулась против меня?", а также парковал свой автомобиль около ее дома.

Такое поведение, надо признаться, неприятно, но можно задать себе вопрос, заслуживает ли оно - при условии, что не сопровождается каким-либо выражением намерения причинить вред - уголовного обвинения, предусматривающего от 1 до 5 лет тюрьмы за повторное нарушение. Закон Джорджии определяет stalking как следование за человеком или контактирование с ним таким образом, который "причиняет эмоциональное бедствие путем приведения [данного] лица в состояние резонного страха смерти или телесного вреда", но добавляет, что "данное определение не требует в качестве условия, чтобы была сделана открытая угроза смерти или телесного повреждения". Результирующее применение закона, как демонстрирует случай члена городского совета, явно выходит за рамки любого понятия о "резонном страхе".

Чтобы захватить максимально возможное количество случаев, поборники законов "против stalking'а" часто выражают (по)желание, чтобы законы эти были написаны как можно шире. В округе Колумбия, например, городские прокуроры доказывали, что "определение stalking'а как просто "следования и надоедания" кому-то могло бы ненужно ограничить количество случаев stalking'а". Но по той же самой причине законы о stalking'е часто имеют проблемы с тем, чтобы суды признавали их конституционными в плане отсутствия правовой неопределенности и чрезмерной широты. Во Флориде судья одного из графств постановил, что закон штата о stalking'е противоречит Конституции. Судья заявил, что данный закон настолько широк, что какой-нибудь цепкий журналист мог бы "оказаться не в ладах" с ним, следуя за тем, от кого он хочет услышать комментарий.

Есть и другое в законах о stalking'е, что вызывает тревогу поборников гражданских свобод, и не только их. В упомянутом оспариваемом флоридском законе есть положение, позволяющее арестовывать подозреваемых в stalking'е, не получая ордера на арест. В Иллинойсе весной 1993 года апелляционный суд штата отменил как неконституционное положение закона [штата] о stalking'е, позволявшее отказывать подозреваемым в stalking'е в освобождении их под залог до суда. (Другие жалобы находятся на рассмотрении.) Также существует проблема стандартов доказывания, которое зачастую сводится к ситуации "мое слово против твоего". В 1993 году мужчина из Чикаго был признан виновным в stalking'е своей бывшей девушки несмотря на имещиеся доказательства того, что после их разрыва и в то время, когда он, как утверждалось, терроризировал ее, они проводили вместе время в мотеле и в анкете, заполняемой при поступлении в больницу (госпитализации), она указала его как лицо, с которым следует связываться в случаях непредвиденных обстоятельств.

Из-за получивших широкую известность случаев, когда преследователи стали насильственными преступниками, законы "против stalking'а" имеют широкую общественную поддержку. В наиболее возмутительных случаях, где есть явные доказательства намерения совершить насилие, такие законы могут быть полезны и могут быть написаны достаточно узко, чтобы не нарушать индивидуальную свободу передвижения. Но под знаменем "защиты женщин" данное законодательство, как оно пишется в настоящее время, может становиться оружием для наложения уголовных наказаний за поведение, являющееся всего лишь досадным, - или за преступления, о которых подозревают, что кто-то намеревается их совершить. Имеется озабоченность, что закон давит на суды, чтобы они помещали за решетку огромное количество мелких нарушителей с целью поимки тех немногих, кто иначе совершил бы серьезное насилие. Как выразился судья Хэролд Салливан из графства Кук штата Иллинойс: "Мы не можем посадить всех этих людей в тюрьму графства до суда".

Насилие между близкими людьми, от которого непропорционально страдают женщины, - проблема, заслуживающая серьезного внимания. Но преувеличенные утверждения о его опасностях, некритически подхватываемые СМИ, создали климат истерии, в котором права обвиняемых в нем, большей частью мужчин, с легкостью попираются. (На самом деле всего 6,5% всех предумышленных и непредумышленных убийств, совершенных в США в 1990 г., были убийствами жен или любовниц их мужьями или любовниками, в то время как 3,4% убийств были убийствами мужчин их женами или любовницами.) Элейн Эпштейн, бывший президент Ассоциации адвокатов Массачусетса, пишет:

> Нынешнее безумие в СМИ по поводу домашнего насилия парализовало нас всех. Полиция, прокуроры, судьи и адвокаты все как один прикрываются от возможной критики в свой адрес. ... Правда в том, что стало невозможно эффективно представлять интересы мужчины, против которого выдвинуто любое обвинение в домашнем насилии. Практически во всех случаях ... невозможно провести осмысленное слушание или непредвзятое взвешивание доказательств. ... Во многих [бракоразводных] делах утверждения о "злоупотреблениях" теперь используются для получения тактической выгоды.

Синдром избиваемой женщины

В то время как феминистские юридические мыслители занимают пренебрежительную позицию по отношению к процессуальным гарантиям для обвиняющихся в преступлениях мужчин, их взгляды радикально сдвигаются, когда в преступлении обвиняется лицо другого пола. Для Ленор Уокер члены правящего класса патриархии не только не имеют права на традиционные гражданские права, но и, в некоторых случаях, не имеют права на жизнь. Психолог, теоретик права и директор Института домашнего насилия Уокер является главным популяризатором синдрома избиваемой женщины. Она не делает секрета из идеологической природы своей работы:

> Феминистский политико-гендерный анализ позволил посмотреть на проблему насилия, совершаемого против женщин, по-новому: как на проблему использования во зло силы мужчинами, социализированными таким образом, чтобы считать, что они имеют право контролировать женщин в своих жизнях, даже насильственными способами. ... подбрюшье межличностного насилия видится как социализированная андроцентрическая нужда в силе. Феминисты считают, что насилие против женщин лежит в корне всего насилия в мире.

В своей книге "Избиваемая женщина" Уокер определяет составные элементы синдрома избиваемой женщины: "Избиваемая женщина есть женщина, неоднократно подвергаемая любому оказывающему сильное воздействие физическому или психологическому поведению мужчины с целью заставить ее делать что-либо, что он хочет, чтобы она делала, без какой-либо озабоченности ее правами. ... Чтобы ее можно было классифицировать как избиваемую женщину, пара должна пройти через цикл избиения как минимум дважды".

Уокер четко разъясняет, что женщина может быть "избиваема", даже если нет никакого физического насилия: "Я решила, что история женщины должна приниматься, если она чувствует, что она психологически и/или физически избивается ее мужчиной". В случае одной пары, о которой она пишет в своей книге, Уокер признаёт, что жена явно начала физическое нападение первой, бросив мужу в голову стакан и ударив его стулом, но добавляет, что "из ее остальной истории также ясно, что Пол избивал ее тем, что работал допоздна, чтобы подниматься по служебной лестнице, на протяжении всех пяти лет их брака".

Когда избиение определяется настолько широко и настолько расплывчато, вряд ли кого-то удивит, что Уокер находит его довольно распространенным: "Наши исследования и большинство исследований других авторов показывают, что избиение жен происходит в 50% семей по всей стране". Уокер считает, что практически каждая женщина, убивающая своего партнера, - жертва синдрома избиваемой женщины. Как описал данное состояние (вторя Уокер) Верховный суд Нью-Джерси, избиваемые женщины "становятся настолько деморализованными и униженными тем фактом, что не могут предсказывать или контролировать [совершаемое против них] насилие, что они погружаются в состояние психологического паралича и становятся неспособны предпринимать никаких действий вовсе, чтобы улучшить или изменить данную ситуацию", кроме как убить своего избивателя.

Недавно этот упор на аспект "выученной беспомощности" в синдроме избиваемой женщины попал под огонь критики некоторых феминистских теоретиков права, как например Элизабет Шнайдер. Что их беспокоит - не только то, что образ избиваемой женщины как пассивной и беспомощной закрепляет вредные стереотипы, но и что женщины, которые являются "слишком сильными [и] уверенными в себе ... чтобы подходить под это определение", могут и не смочь воспользоваться данным обстоятельством, освобождающим от ответственности. Если избиваемые женщины не беспомощны, может возникнуть вопрос, почему бы им не положить конец насильственным отношениям, вместо того чтобы положить конец насильственному партнеру. Некоторые феминистские ученые ссылаются на опасность насилия, когда избиваемые женщины пытаются уйти [от партнера]. Но Шнайдер дает "задний ход", ухватываясь за объяснения, которые тоже отдают беспомощностью: ссылается на финансовую и эмоциональную зависимость женщин и даже на тот факт, что "они любят этих мужчин и хотят сохранить любую имеющуюся у них интимность и чувство связи". Как и в значительной части феминистской юридической теории, логика (патриархальный конструкт) уступает дорогу целесообразности.

Хотя Уокер описывает синдром избиваемой женщины в психологических терминах, она считает жизненно важным подчеркивать, что данный синдром не является формой умопомешательства: "поведение избиваемых женщин, которые убивают своих избивателей, необходимо понимать как нормальное, не как ненормальность". Она выступает за радикальный сдвиг в юридическом обращении с женщинами-жертвами "дурного обращения", которые убивают: не просто снисхождение, а полное оправдание - а также в социальных установках. В ее картине мира "женщины не убивают мужчин, если только их не довели до точки отчаяния". Суды поначалу отвергали ее теории как предвзятые и мотивированные лоббизмом. Но к 1991 году она дала показания примерно на 150 уголовных процессах. Она берет от 170 до 200 долл. в час за то, что выступает в качестве свидетеля-эксперта на стороне таких подсудимых, как Пегги Сью Саис из Денвера, штат Колорадо, которая застрелила насмерть своего мужа Джорджа в ноябре 1990 года, после того как эти двое позанимались сексом и он уснул. Саис затем перевернула вверх дном свой дом, чтобы создать впечатление, что преступление совершил грабитель, и ушла танцевать на дискотеку со своей сестрой. Несмотря на то что Саис в то время имела роман "на стороне", застраховала жизнь своего мужа на сотни тысяч долларов за несколько недель до того, как убила его, и тренировалась в тире в день, предшествующий убийству, Уокер доказывала, что всё это ее поведение соответствует синдрому избиваемой женщины.

В 1970-х и начале 1980-х годов женщины, обвиняемые в убийстве своих, как они утверждали, избивателей, начали оправдываться самообороной, ссылаясь на синдром избиваемой женщины. Первым вопросом, вставшим перед судами штатов, был вопрос, являются ли показания экспертов по данному синдрому допустимыми в качестве доказательств. В 1979 году первое решение, разрешающее такие показания, было вынесено апелляционным судом округа Колумбия. С тех пор этот вопрос рассматривался апелляционными судами 26 штатов. 17 штатов пришли к выводу, что показания экспертов по синдрому избиваемой женщины допустимы в суде; лишь 3 штата запрещают такие показания.

Традиционно в англо-американской системе обвиняемые в убийстве, чтобы воспользоваться самообороной как обстоятельством, исключающим вину, должны были доказать, что в момент инкриминируемых действий им угрожала непосредственная опасность, от которой не было никакой возможности уклониться (убежать). Другими словами, им требовалось показать, что они отбивали реальное нападение и пришлось использовать силу, чтобы сделать это. Как только нападающий делал шаг к отступлению, использовать самооборону как оправдание становилось невозможно.

Сторонники синдрома избиваемой женщины как особого оправдывающего обстоятельства утверждают, что существующая юридическая доктрина "определена узким и отождествляемым с мужским полом образом, чтобы охватывать ... столкновения между мужчинами примерно равных размеров и силы", и "отказывается учитывать социальный контекст действий подсудимой избиваемой женщины".

На самом деле, как признаёт профессор права Нью-йоркского университета Холли Магуиган (которая сочувствует синдрому избиваемой женщины как оправдывающему обстоятельству), традиционные нормы права о самообороне не исключают контекст события, как например предшествующие угрозы или нападения. В 1902 году, задолго до того, как был рожден синдром избиваемой женщины, Техасский суд уголовных апелляций отменил обвинительный приговор, вынесенный женщине за убийство мужа, потому что доказательства предшествующего насилия не были допущены на процесс [нижестоящим судом]:

> является допустимым для подсудимой, после того как сперва установлено, что она находилась ... в очевидной опасности, доказывать, что покойный был человеком свирепости [и] недюжинной силы ... с целью показать, что либо (1) подсудимая действовала в страхе и, следовательно, была неспособна к тому роду злого умысла, который является необходимой составной частью убийства первой степени; либо (2) что она находилась в такой очевидной крайности, чтобы могла быть установлена самооборона.

В других делах о супружеских убийствах в дофеминистские 1940-е, 1950-е и 1960-е годы апелляционные суды постановляли, что такие факторы, как предшествующее насилие и различия в физической силе, необходимо рассматривать, чтобы установить, действовала ли подсудимая, резонно реагируя пропорционально угрозе. Если, как утверждает Магуиган, закон часто не применяется в таких случаях справедливым образом, это не причина "до основания" ломать и заново перестраивать базовые положения права о самообороне.

Смысл синдрома избиваемой женщины как особого оправдывающего обстоятельства в том, чтобы самооборона признавалась в случаях, в которых, даже с учетом таких факторов, как прошлое насилие и разница в силе, ни один суд не признал бы ее в соответствии с традиционной доктриной. В 1981 году Дженис Лайдхолм зарезала насмерть своего мужа Честера, в то время как он спал после ссоры, включавшей в себя крики и толчки; у данной супружеской пары была предыстория насилия. В соответствии с прецедентным правом, доказательства прошлого насилия были бы недопустимы, так как не имели отношения к вопросу, находилась ли Лайдхолм в непосредственной опасности. (Она определенно не находилась, ведь зарезала мужа, когда тот спал.) Тем не менее судья разрешил представить присяжным свидетельства прошлого насилия и проинструктировал их рассмотреть вопрос самообороны. Когда Лайдхолм даже несмотря на это была признана виновной, Верховный суд Северной Дакоты отменил приговор на том основании, что судья велел присяжным рассмотреть вопрос, действовала ли она правомерно по меркам человека "обычного благоразумия и осмотрительности", а не по ее собственным субъективным меркам. Когда убить мужчину во сне можно оправдать как самооборону, это выглядит, как рецепт для узаконенных убийств.

И опять моду задает Канада. Канадский верховный суд единогласно постановил разрешить синдром избиваемой женщины в качестве оправдания по всей Канаде. Это оправдание начало как смягчающее вину обстоятельство, которое можно было использовать для переквалификации умышленного убийства на неумышленное. Теперь оно используется для полного оправдания подсудимых, даже в сомнительных сценариях, как например случай Анжелики Лавалле, которая застрелила в затылок своего сожителя Кевина, который с ней "дурно обращался", в то время как он выходил из комнаты, пригрозив ей. Верховный суд утвердил оправдательный приговор, поддержав допуск спорных показаний экспертов по синдрому избиваемой женщины.

Среди других канадских случаев, в которых синдром избиваемой женщины используется как обстоятельство, исключающее вину, - "случай Жанетты", которая зарезала своего бойфренда насмерть после [произошедшей между ними] ссоры. Хотя данный бойфренд с Жанеттой ничего насильственного не делал, Жанетта утверждала, что предыстория дурного обращения с ней других мужчин достаточна для того, чтобы допустить доказательства данного синдрома в качестве свидетельства, снимающего с нее вину.

В Соединенных Штатах тоже предпринимаются попытки использовать синдром избиваемой женщины для оправдания женщин, убивающих даже не тех, кто якобы избивал их. В 1993 году в Нью-Джерси в деле Айрин Сил, признанной виновной в киднэппинге за похищение и смерть управляющего компании Exxon Сидни Ресо, Уокер подала краткое изложение своей позиции для стороны защиты, в котором доказывала, что Сил была жертвой своего мужа (с которым соучаствовала в преступном предприятии киднэппинга и вымогательства) и, будучи избиваемой женой, стала настолько нечувствительна к своим чувствам, что "Сидни Ресо не был для нее реальным человеком". Не было похоже на то, что появились какие-то доказательства того, что Сил была избиваема. В настоящее время Фей Коупленд, которую в 1990 году вместе с ее мужем Рэйем суд признал виновной в убийстве пятерях бродяг, которых Коупленды перед тем наняли для работы на ферме, добивается нового суда на том основании, что ей не было позволено заявить синдром избиваемой женщины в качестве оправдания на суде над ней. Несколько членов ее семьи дали показания, что они никогда не видели, чтобы Рэй проявлял какое-либо физическое насилие в отношении своей жены, но что он "часто говорил такие вещи, как "заткнись" и "ты дура"".

Когда защитникам избиваемых женщин не удается добиться успеха в судах, им часто удается добиться своего путем оказания политического давления на исполнительную власть, чтобы та освобождала женщин, убивающих своих мужчин. В 1991 году губернатор штата Огайо Ричард Селест и губернатор штата Мэриленд Дональд Шефер помиловали (заменили приговоры на не связанные с лишением свободы) ряд женщин, осужденных на тюремное заключение за то, что убили или физически напали на тех, кто, как утверждалось, "дурно обращался" с ними. В Огайо "15 из 25 помилованных женщин перед тем говорили, что физическому насилию не подвергались, 6 обсуждали, как убить своих мужей или любовников, иногда еще за несколько месяцев до того, как сделали это, и 2 выследили и убили своих мужей, от которых жили отдельно (состояли в фактическом разводе)". Одна из женщин, освобожденных в Мэриленде, [была осуждена за то, что] наняла киллера, чтобы тот убил ее мужа, и получила 20 тыс. долларов по их страховому полису.

Таким образом, благодаря упорным усилиям некоторых феминисток женщин, которые даже не были жертвами физического насилия, выпускают после того, как те отсидели очень короткие сроки за убийства своих мужей. Анализ дел об умышленных убийствах, рассмотренных в 1988 году судами крупных городских графств [США], опубликованный Бюро судебной статистики в 1994 году, выявил, что жен, признанных виновными в убийстве своих мужей, приговорили в среднем к 6 годам тюрьмы, в то время как мужей, признанных виновными в убийстве своих жен, приговорили в среднем к 17 годам. (Для сравнения: за умышленное убийство нечлена семьи приговаривают в среднем к 14,7 годам тюрьмы.) 16% данных жен, но лишь 1,6% данных мужей получили условные сроки (пробацию). И наконец, из жен, обвинявшихся в убийстве своих мужей, 12,9% были оправданы судами, по сравнению с 1,4% мужей, обвинявшихся в убийстве своих жен.

Другие дела даже не рассматриваются на суде. Исследуя выборку человекоубийств, совершенных женщинами, социолог Корамей Манн обнаружила случай женщины, которая оправдывалась самообороной, сделав своему мужу шесть выстрелов в затылок во время домашней ссоры после того, как он замахнулся на нее стулом. Судья вынес постановление прекратить дело без рассмотрения в судебном заседании. В 1987 году в Нью-Йорке Марлин Уэгшелл выстрелила своему спящему мужу в живот из револьвера "магнум" 357 калибра, после того как нашла фотографию, на которой он был изображен с другой женщиной. (Он выжил, но лишился части желудка, печени и верхнего отдела кишечника.) Не было никаких доказательств в подтверждение ее слов, что она подвергалась "физическому дурному обращению". Большая коллегия присяжных предъявила Уэгшелл обвинение в умышленном убийстве, но окружной прокурор-феминистка Элизабет Хольцман изменила статью обвинения на нападение второй степени и заключила с ней признательную сделку, по которой Уэгшелл полагался один день тюрьмы плюс пять лет условно.

Выступая с речью в канадском городе Банф, Андреа Дворкин увещевала свою аудиторию "остановить мужчин, которые бьют женщин": "Сделайте так, чтобы они сидели в тюрьме, или сделайте так, чтобы они были убиты. ... Когда нас подводит закон, мы не можем подводить друг друга". Увещевание нарушать закон, если его нельзя приспособить к программе радикальных феминисток, показывает, насколько далеко данные активистки готовы пойти, чтобы реализовать свое видение перераспределения власти. Вместо того чтобы фокусироваться на мерах, должных предотвращать и наказывать домашнее насилие, кто бы его ни совершал - нужда, к которой полиции, судам и социальным ведомствам следует быть более отзывчивыми, - они стремятся получить один набор законов для женщин и другой для мужчин. Что тревожит - это то, что уж слишком часто суды помогают в этом устремлении.

В некоторых случаях супружеского убийства предыстория насилия и особенно угрозы жизни человека, несомненно, могут иметь значение для установления факта самообороны. В таких случаях мнения экспертов по супружескому насилию могут быть уместны в судебных заседаниях. Тем не менее понятие о синдроме избиваемой женщины необходимо заново изучить с точки зрения непредвзятого человека, тем более что есть четкие свидетельства того, что данное состояние изначально было сформулировано на политических, а не научных основаниях.

Заключение

Вопросы, освещенные в данной статье, покрывают лишь часть попыток феминисток перекроить нашу правовую систему. Их атака на "мужской голос прав, автономии и абстракции" не предвещает ничего хорошего либеральному обществу. Лесли Бендер из юридического колледжа Сиракьюсского университета пишет, что "женский голос способен разработать деликтную систему, которая является заботливой ... и отзывчивой на нужды и боли других", вместо "защит[ы] эффективности и прибыли". Покойная Мэри Фраг с юридического факультета Университета Новой Англии подает мысль, что женщина не должна быть обязана соблюдать контракт, если перед подписанием не прочитала его потому, что заботилась о чувствах других. ("Она действовала, как разумная женщина".)

Часто говорят, что сегодняшние радикальные феминистки пытаются повернуть вспять стрелки часов, до той эры, когда хрупких женщин приходилось защищать от немилосердного мира и естественных хищнических наклонностей мужчин. Это лишь часть правды. Чего хотят радикальные феминистки - это иметь традиционные специальные нормы защиты, которые женщины имели в более патерналистские времена, плюс те права, которые они получили в своем стремлении к равенству с мужчинами. Их усилия, направленные на то, чтобы упразднить мужские привилегии, сохранив и расширив при этом женские привилегии, с высокой вероятностью вызовут тот самый ответный удар, которого феминистки боятся. Более того, большинство женщин не хотят, чтобы их братья, мужья или сыновья жили при правовой системе, которая заранее считает их (презюмирует) виновными; не верят они и в то, что секс есть изнасилование, свобода есть мужской заговор, а "дурно обращаемая" женщина может быть сама себе судьей, присяжными и палачом.

Тем не менее, из-за того, что маленькое, но голосистое меньшинство - кэтрины маккинноны, андреа дворкины и леноры уокеры - широко воспринимается как действующее от имени всех женщин, ему удалось - меньше чем за 15 лет - добиться впечатляющих успехов. Некоторые из их позиций приняты верховными судами Соединенных Штатов и Канады, а также губернаторами и избирателями ряда штатов. У них есть упорство и время. Если их счет побед и поражений будет продолжаться в том же соотношении, вскоре может настать день, когда сексуальные и политические репрессии в целях борьбы с сексуальными и политическими репрессиями, гендерная враждебность в целях борьбы с гендерной враждебностью и произвольные законы в целях борьбы с произвольными законами окажутся в порядке вещей.


Краткое "послесловие" переводчика: статья (оригинал) была написана в 1996 году; с тех пор те, кто следит за "развитием" "Запада", в том числе по моему блогу, сами, увы, знают, что произошло и продолжает происходить. См. Джудит Левин.

Также см.