Назад: Глава 8  Вверх: оглавление

9. Чего недостает?

Гендер, равенство и вожделение

Есть мощная норма гетеросексуальности - и мощный двойной стандарт. Девочки концентрируются, в основном, на внешности и бойфрендах, мальчики концентрируются на мачизме и сексуальных завоеваниях. Отклоняться - [средой] не принимается.
Лори Мэндел (Колледж Даулинга) о средних классах пригородных школ (1999 год)


Гендер начинает «срезать» возможности детей переживать тот или иной опыт с раннего возраста. Одна учительница подготовительной группы детского сада сказала мне, что мальчики в ее классе отказываются пользоваться красным карандашом, потому что «красный - девчачий цвет». К средним - первым старшим классам школы кодексы гендера оказываются уже буквально отлиты из стали и претворяются в жизнь как «неявными курсами гендера» в школьных программах, так и «правилами чувствования», за соблюдением которых строго следят как взрослые, так и другие дети. Ребята, особенно в раздираемые противоречиями ранне- и среднеподростковые годы, остро озабочены тем, что социолог Гэри Файн называет «управлением впечатлениями»: личными усилиями по контролю и отслеживанию того, что о тебе думают другие. Для подавляющего большинства детей и подростков выживание в социуме - вопрос соответствия его нормам. А одна из самых надежных и безопасных стратегий выживания состоит в том, чтобы ходить по струнке гендера, старательно исполняя роль, отведенную телу, в котором родился, и держаться подальше от тех, кто ведет себя как-то иначе.

В школе, наверное, более, чем дома (поэтому родители иногда и приходят в ужас, когда застают врасплох своих детей в компании сверстников), как мужественность, так и женственность - узкие гимнастические бревна, с которых легко свалиться. Девочки должны вести себя так, чтобы казаться сговорчивыми на секс, но не слишком сговорчивыми. Если девочка сдержанна или горда, она «сука». Но если она разговаривает слишком «грязно» или ведет себя слишком сладострастно, она «шлюха» иди «блядь». Если так ведет себя мальчик, им восхищаются как «игроком».

Если он так ведет себя по отношению к девочкам, имеется в виду. Потому что если мальчик робко или с недостаточным энтузиазмом, например, обсуждает размер груди своей одноклассницы, он может обнаружить, что подвергнут остракизму как «педик». Мужественность «полицируется», главным образом, мальчиками против мальчиков, а гомофобия служит полицейской дубинкой. «Всё, что является женственным, мальчики учатся отвергать: чувствительность, эмпатию, уязвимость», - говорит Дебора Раковски, психолог-консультант в одной из пригородных школ. Но это не только феномен жесткого конформизма пригородов. Кэроль Капущик, мать семнадцатилетнего фанатика скейтборда по имени Макс, рассказывала, как ее сын участвовал в привычном «гноблении геев» (gay-bashing) несмотря на то, что вырос в сексуально «иконоборческом» Нижнем Ист-Сайде Нью-Йорка, со множеством геев и лесбиянок среди друзей семьи и соседей (официантками в тамошнем ресторане на углу служат геи в женской одежде). «Всё, что они ругают, - у них "педиковское", - говорит Кэроль. - Это "педиковский" фильм, "педиковские" штаны, "педиковская" видеоигра. Я даже слышала, как они какую-то еду называли "педиковской"». Она не думает, что ее сын употребляет это слово в обиду другим мальчикам, но говорит: «Хотя они кидаются этим словом, как будто оно ничего не значит, когда мальчика называют педиком, это может очень сильно ужалить».

Неудивительно, что не многие ребята-геи или лесбиянки находят в себе силы «открыться» в школьные годы. Как сказал мне один гетеросексуальный мальчик, окончивший школу в одном из сельских районов Вермонта: «Все всех называли "педиками" или "гомиками". Но гомосексуальных ребят в школе не было». Представляю себе, что в последнем он ошибался.

Австралийский социолог Боб Коннелл указывает на то, что стили мужественности и женственности различаются от школы к школе и в зависимости от социальных классов, рас и этнических групп. Майкл Райхерт, социолог из Пенсильвании, который, готовя свою работу о мальчиках, изучал как филадельфийские районы муниципального жилья для бедных, так и элитную подготовительную мужскую школу (preparatory school в США - частная, как правило дорогостоящая, средняя школа, готовящая к поступлению в престижные колледжи - прим. перев.) в [богатом] пригороде, заметил, например, что мальчик из рабочего класса может утверждать свое доминирование тем, что избивает другого мальчика, в то время как мальчик из высших классов будет делать то же самое вербально, при помощи сарказма (вербальное «отшивание» - высокое искусство и в хип-хопе, разумеется).

Подростки следуют гендерным ролям даже тогда, когда притворяются по поводу секса. «В первых классах старшей ступени в три раза больше мальчиков, чем девочек, говорят о себе, что занимались сексом, в более раннем возрасте и с большим количеством партнеров. Что это значит? - задается вопросом социолог Майк Мейлз. - Некоторые девочки "ходят по рукам"? Мальчики занимаются сексом с инопланетянами? Друг с другом?» (В своем неверии в то, что последнее может происходить, Мейлз мало отличается от ребят, о которых говорит.) Другое исследование нашло, что, когда ребята лгут, мальчики с большей вероятностью лживо утверждают, что занимались сексом, а девочки - что до сих пор девственницы.

Что в гендерных нормах, вероятно, самое последовательное - это степень их тоталитарности. У ребенка, говорит Коннелл, есть выбор между тем, чтобы «войти в сговор, либо притворяться, либо соответствовать», когда он встречается лицом к лицу с берущими верх гендерными кодексами. Если он сопротивляется, он может пожать плоды в виде чувств самоуважения, внутренней цельности и некоторого освобождения. Но он также и поплатится за это. Как выразилась социолог Лори Мэндел: «Отклоняться - не принимается».

Ничто из этого не идет на пользу ребятам - или сексу. Ибо пока мальчики и девочки лезут из кожи вон, чтобы не раскачивать лодку гендера, мы видим свидетельства того, что гендер топит корабль, за уходящий в пучину планшир которого они цепляются. Интересно, что не только гендерное поведение (то, что культурные теории называют выступлением гендера), но уже само по себе гендерное мышление сужает сексуальный опыт, в ущерб индивидуумам. Исследования показывают, что сильная вера в идеологии мужественности и женственности способствует плохим и небезопасным сексуальным отношениям. Джозеф Плек, психолог-исследователь из Иллинойсского университета в Шампейне-Урбане и один из основателей профеминистского мужского движения, обнаружил, что молодые мужчины, подписывающиеся под традиционными идеологиями мужественности (например горячо соглашающиеся с тем, что мужчинам следует быть уверенными в себе или что мужчины всегда готовы к сексу), с меньшей вероятностью пользуются презервативами. Свидетельства насилия на свиданиях между тинейджерами отрывочны, тем не менее тревожны. Хотя некоторое число юных пар сообщают об отношениях, в которых присутствует частое взаимное насилие, девушки с гораздо большей вероятностью становятся жертвами, чем зачинщицами или виновницами; они сообщают, помимо крайних физических повреждений, об эмоциональной боли и страхе в результате таких инцидентов. Крайняя мужская идентичность, в том числе тот ее сорт, который социально вознаграждается, также ассоциирована с насилием. В 1986 году ФБР нашло, что игроки в студенческий футбол и баскетбол - мужская элита - на 38 процентов чаще фигурируют в полиции по делам о сексуальных нападениях, чем среднестатистический студент мужского пола. Члены престижных студенческих землячеств также непропорционально часто бывают замешаны в сексуальном насилии над женщинами.

И фемининность не служит девочкам хорошую службу в том, чтобы заботиться о самих себе в сексуальном плане. Как утверждает Дебора Толман, старший научный сотрудник Центра женских исследований при Колледже Уэллсли, «прослеживается ассоциация между идеологией фемининности и ухудшенным половым здоровьем». Чем более озабочена девочка тем, чтобы хорошо выглядеть и вести себя паинькой, тем с большей вероятностью она поддастся давлению со стороны сверстника или старшего парня, будет заниматься сексом в состоянии наркотического опьянения или идти на сексуальные риски, например на незащищенное половое сношение. «Отказ от общепринятой идеологии женственности», с другой стороны, «ассоциирован с большей субъектностью», - говорит Толман. Чем менее «девочкова» девочка, тем с большей решительностью она берет свою сексуальную судьбу в собственные руки, занимаясь сексом тогда, с тем(и) и так, как она хочет.

Гендерная сексуальность уходит гораздо глубже, чем социальные установки или поведение. Она формирует сами наши фантазии, которые являются неистощимым источником вожделения - не только того, чего, как мы считаем, мы должны хотеть, но и того, чего мы, в наших сердцах и промежностях, и правда хотим: молчаливый, угрожающего вида незнакомец мужского пола; сдержанная, но сексуально податливая, затем ненасытная соседская девушка. Без альтернатив этим глубоко въевшимся фантазиям (и опять-таки, особенно в гиперконформистские подростковые годы) эти карикатурные вожделения могут служить помехой процессу открытия и принятия индивидуальных особенностей того, чего человек может по-настоящему хотеть в сексе, и обретению эмоционального удовлетворения в отношениях.


Вожделение и чрезмерность

Вожделение - вероятно, наименее исследованный, наименее понимаемый аспект сексуальности. Откуда оно берется, на чем держится, как влияет на сексуальные реакции или удовлетворение? Эти вопросы большей частью ускользают от исследований сексологов, чей главный, сомнительный вклад в данный предмет в последние десятилетия состоит в том, чтобы проводить границу между двумя современными расстройствами, относящимися к количеству вожделения: между «недостаточным сексуальным желанием» и «сексуальной зависимостью» (первое очень похоже на «фригидность», второе - на «нимфоманию», хотя, в отличие от их предшественниц, эти современные версии, как утверждается, поражают мужчин, а не только женщин). «Слишком много» или «слишком мало» - с чьей точки зрения, для каких целей и по сравнению с чем? Сексологи-исследователи и клиницисты редко рассматривают социальную, историческую и политическую сложность этих вопросов. Как показали историки, понятие патологии, наседающей на границы нормальности, задает тон дискурса сексуальности с самых давних времен. И, точно так же, как нимфомания ныкалась по краям наших представлений о женской сексуальности, сами по себе определения детской сексуальности от раннего детства до подросткового возраста также подразумевают нависшую опасность чрезмерности. От «полиморфной извращенности» и этого докучливого детского «любопытства» до самых «бушующих гормонов», детская сексуальность всегда кажется угрожающей выплесками иррациональной, неконтролируемой сексуальной нужды. Правящий фрейдовский сюжет - о необходимости сублимации полового инстинкта: в нем подобный животному маленький ребенок становится цивилизованным взрослым и входит в опорный для человечества проект культуры. Традиционный секспросвет, рожденный на заре фрейдовской эры, предлагает логические обоснования умеренности и методы сопротивления этому «природно» патологическому или, как минимум, беспорядочному детскому вожделению. А если текущая ортодоксия гласит, что оптимальное сексуальное «здоровье» должно достигаться путем воздержания, само по себе подростковое вожделение является «фактором риска», ранним симптомом будущих сексуальных болячек, включающих в себя не только вирусы и беременности, но и эмоциональную травму сексуальных отношений, которые по определению «преждевременны». Как это описывают федеральные директивы финансирования только-воздержания, внебрачный, негетеросексуальный секс «с высокой вероятностью влечет за собой вредные психологические и физические последствия».

Секс-радикалы 1970-х годов - после Вильгельма Райха - взяли противоположный курс, утверждая, что подавление вожделения вредно для всех, начиная от детей и кончая целыми обществами. Цель «освобожденческого» сексуального образования поэтому была в том, чтобы дать свободу течению сексуальной энергии. Но таких радикалов нынче мало в наших краях, либо, во всяком случае, мало тех, кто готов высказывать свои мнения вслух. Прогрессивные сексуальные педагоги, чьи сердца, возможно, бьются под опасные ритмы сексуального освобождения, но чьи головы мыслят в рамках безопасных стратегий, предлагают компромисс между идеологическими полюсами: «Первый шаг в последовательности, устанавливающей сексуальные пределы, включает в себя принятие собственной сексуальности, - пишут Дебора Роффман и Уильям Фишер, два прогрессивных сексуальных педагога. - Поскольку сексуальные нормы все еще подчеркивают, что тинейджерам не подобает быть сексуально активными, признание сексуального желания требует от тинейджеров признания, что они помышляют о нарушении важного социального правила. ... [Но] подростки, которые не могут признать свою собственную сексуальность, очевидно, вряд ли будут планировать профилактику». Знай свое вожделение, чтобы опасность тебя не одолела.

Признать свою сексуальность - непростая задача, тем не менее. «Образование вожделения», возможно, помогло бы ей. А это возвращает нас к гендеру. Поскольку гендер столь глубоко влияет как на природу вожделения, так и на способность его признавать, что, в свою очередь, влияет на уверенность человека в том, чтобы удовлетворять его счастливо и ответственно, такому образованию пришлось бы быть гендер-специфичным. Если нижеследующие наставления кажутся банальными, необходимость их делать - свидетельство текущего состояния сексуального образования и общественного мнения. Поистине, просто наставлять юных в том, чтобы они исследовали свое вожделение, в нынешний момент может быть радикальной идеей.


Чему могут научиться девочки
Вожделение живет в теле

«Как мне узнать, когда я захочу секса?» - спросила свою мать Мелисса, тринадцатилетняя дочь одной вашингтонской профсоюзной деятельницы. «Когда ты захочешь его так сильно, что почувствуешь, что не можешь им не заняться», - ответила ее мать Андреа Эли. Она продолжила, сказав, что ты всегда сможешь заняться сексом в будущем, но, как только ты им занялась, это изменит то, что ты чувствуешь в отношении того человека, и ты не сможешь вернуть обратно то, что сделала, или «расчувствовать» обратно то, что почувствовала. Тщательно обдумай свое решение, говорила она. Это будет иметь эмоциональные последствия. Но также она и сообщала своей дочери, что зов тела, если он достаточно силен, заслуживает того, чтобы к нему прислушаться - что вожделение стоит принимать всерьез.

Для некоторых девочек, как например для некоторых из тех, с кем собеседовала Дебора Толман, сигналы вожделения осязаемы и узнаваемы. Эти девочки описывают ощущения острой, срочной необходимости и «интенсивности, которую ни с чем не спутаешь», пишет Толман. «Эти чувства настолько сильны внутри тебя, что просто вот-вот взорвутся», - сказала одна девочка. Другая сказала: «Мое тело говорит "да да да да"» (а ее голова говорит «нет нет нет»). Вожделение девочек-подростков может иметь симптомы, почти как у гриппа, сообщила [мне] психолог-консультант Дебора Раковски, смеясь и мотая головой. «Они говорят мне, что от него у них болит живот, что наводит сонливость, болит голова».

Но вожделение не всегда говорит ясно. Чтобы слушать, необходимо интерпретировать. И, к сожалению, многие девочки говорят нам, что они не знают, чувствуют ли сексуальное вожделение или удовольствие вообще.

Автор книг и бывший сексуальный педагог Шэрон Томпсон считает настоятельно необходимым, чтобы девочки учились распознавать и анализировать вожделение, потому что это служит топливом для столь необходимой женской независимости. «Вот юная девочка, и она чувствует приятное возбуждение. Она может быть приятно возбуждена просто вообще, просто от мысли о том, чтобы быть в каких-то отношениях с кем-то или с каким-то таким человеком, от того, что она в своем теле в эту пору жизни». Каковы бы ни были чувства, сказала она мне, «очень важно для девочек узнавать и ожидать это чувство и понимать, что в нем есть сексуальная компонента. Тихо откинуться на спинку кресла в своем теле и в своем уме, и прикинуть все факторы, и научиться воспринимать его спокойно».

Мастурбация, говорит Томпсон, - первый шаг к пониманию - и владению - своим вожделением. «Одна из вещей, которым учит мастурбация, - что многое из того, что ты чувствуешь, находится в твоем собственном теле. Столь многие девочки перечеркивают все чувства, которые они испытывают в отношениях с каким-то одним человеком. Они не признают, что значительная часть этих чувств на самом деле уже есть в них и они могут испытывать их и без того человека. Девочка может осознать: "О, у меня что-то было перед этими [отношениями]". Это [осознание] полезно и укрепляюще. Оно может пронести через любовное разочарование», а также помочь девочке выпутаться из неравноправных или разрушительных, хотя и сексуально затягивающих, отношений.

Я спросила Томпсон, следует ли учить девочек - через книги и фильмы или через разговоры со взрослыми или друг с другом - как называть и классифицировать ощущения возбуждения. «Это жизненно необходимо, - ответила она. - У большого числа девочек есть эти чувства, а они и понятия не имеют, что это за чувства. Они лишь подозревают, что они имеют какое-то отношение к сексу». Когда случается возбуждение, «они впадают в некое состояние транса и отлучаются сами от себя; они не имеют представления о том, что происходит дальше. Их воспитали в вере, что таких чувств у них не будет, и это приводит их в эту истерику. Если бы только они знали об этих чувствах заранее и им было бы позволено их иметь, они могли бы узнавать их и принимать решения, как себя защищать». Томпсон советует педагогам пользоваться женской культурой «разговоров между девочками» - эмоционально насыщенных, подробных до мелочей и нескончаемых разговоров о любви и романтике - но редко когда конкретно о сексе. «Девочки час за часом будут обсуждать, кто что надел, - говорит она, - но кто-нибудь когда-нибудь спрашивает: "А у тебя вагина намокла?" Вот это, - говорит она, смеясь, - было бы полезным разговором!»

Решающим для того чтобы этот разговор между девочками состоялся, является открытое послание от взрослых, что девочки вожделеют и что их чувства бывают не менее настойчивы, чем у мальчиков. Писательница Мэри Блейкли в 1970-х годах была воспитателем-консультантом в католической школе, где директор каждый год читал лекцию о сексе. «Он ставил два стакана на кафедру, - вспоминает она. - В один бросал таблетку аспирина, и она лежала там себе спокойно. Он говорил: "Вот так девочки чувствуют по поводу секса"». В другой стакан директор, который был и священником, бросал «Алка-Зельцер», чтобы проиллюстрировать сексуальность мальчиков. «После чего в мой кабинет выстраивалась целая очередь отчаявшихся девочек, - рассказывает Блейкли. - Они сообщали мне: "Я «Алка-Зельцер», не аспирин! Со мной что-то не так?"» Блейкли успокаивала их, что, дескать, с ними все так. На самом деле она имела в виду, что им повезло иметь такие «шипучие» чувства, и поощряла их возвращаться к ней и разговаривать больше, когда они думают о том, как их выразить.


Фантазии - способ исследовать запретные вожделения

В детстве танцовщица и поэтесса Флора Мартин, дочь позволявших многое, но не распутных родителей, мало чего слышала о сексе, кроме позитивных, правильных вещей. Но, конечно, ей неоткуда было узнать, каков он в реальности. Поэтому она представляла себе те его части, о которых знала, в образах своего собственного детского опыта. «Я думала, что половое сношение должно быть великолепно, - говорила Флора, когда мы разговаривали с ней в ее тридцать три года. - Иметь часть другого человека внутри тебя самой - это казалось таким... уютным. Как будто тебя обнимают изнутри».

Также у нее была активная, ранняя фантазийная жизнь. «Когда мне было лет семь, я часто, лежа в своей постели, фантазировала о том, как я вырасту и буду жить самостоятельно. В моей самой любимой фантазии у меня была большая квартира с одной-единственной комнатой. В комнате ничего не было за исключением двух вещей: огромной кровати с тысячами подушек и красивых покрывал и холодильника, набитого мороженым и пирожными. В моем представлении, быть взрослой означало иметь возможность заниматься сексом и есть мороженое с пирожными без конца».

Мне эта фантазия казалась такой приторной, но и такой здоровой, приличествующей продукту той чувственной, но в высшей степени здравомыслящей и честной семьи, которую я знала. Потом я узнала от ее младшей сестры, что мысли Флоры вошли в конфликт с одной из семейный ценностей Мартинов. Хотя Мартины высоко ценили как еду, так и сексуальность, они были снобами в отношении первой. В их доме на чрезмерное увлечение едой смотрели с неодобрением, а магазинные сладости были ниже всякого презрения. Для Флоры пирожные и мороженое - не секс! - давали то, что секс-терапевт Джек Морин называет одним из «краеугольных камней» эротизированного вожделения: нарушение запретов. В семейной атмосфере сексуальной открытости и свободы, которая тем не менее передавала и ощущение границ, их дочь тянулась к тому, чем может быть секс в его самом лучшем виде: позволительным нарушением границ, запретным, но безвинным удовольствием.


Девочка может быть «секс-объектом» и сексуальным субъектом

«Моя главная проблема имеет отношение к тому, что женщин рассматривают как секс-объекты, - сказала медсестра Линда Бейли мне и группе матерей, собравшихся в одной из гостиных в Беркли, штат Калифорния, чтобы обсудить секс и воспитание детей. - Мне все еще очень трудно примириться с идеей, что Оливия будет порхать из одних сексуальных отношений в другие, потому что мне как-то вот так кажется, что она таким образом рассматривала бы себя как сексуальный объект, в противоположность тому, чтобы быть целым человеком. ... Я не знаю, как ей удастся совместить жесткость, и напористость, и независимость со всеми этими "секси" штучками про то, какой должна быть девочка». Бейли говорит, что еще в пять лет ее дочь узнала от воспитателей, что девочки красивы (либо должны быть красивы), в первую и главную очередь.

Может ли девочка заботиться о красоте и в то же время быть жесткой и напористой? Может ли она быть «секс-объектом» и в то же время «целым человеком»? В отличие от многих других феминисток, Шэрон Томпсон не слишком беспокоится по поводу девочек, которые прихорашиваются и завлекают. «Они примеривают на себя разные способы быть взрослой женщиной, - говорит она о проблеме «объектификации». - Это почти продолжение одежного этикета. Это не обязательно что-то определяющее или плохое [для развития]. Когда ты примеряешь на себя способы того, как вести себя сексуально, по крайней мере, это уже какое-то признание, некое вступление во владение сексуальным "я"». Конечно, она хотела бы видеть гораздо более широкий диапазон того, что означает быть «секси» в американской культуре, включая лесбийские стили, «мужицкий», «женственный», толстый, тонкий и все, что между ними, как и я. «Это беда, что нам не нравятся стили проявления сексуальности, преобладающие в нашей культуре», - говорит она, имея в виду «мы» - феминистки. «Но когда ты надеваешь на себя один из этих образов, это не значит, что теперь ты можешь делать вид, что у тебя нет ума или души. Ты можешь владеть и другими частями самой себя».

Патрисия Виллас - сорокаоднолетняя американка перуанского происхождения, мать мальчика и двух девочек и менеджер по продовольствию. Она живет неподалеку от Линды Бейли (хотя и, что называется, по другую сторону железной дороги) в Окленде. Она говорит, что беспокоится по поводу своей тринадцатилетней дочери Мойры, которая начинает ненавидеть свое тело, потому что она полненькая. Виллас пытается помочь своей дочке соблюдать более здоровый рацион питания, а не сидеть на диете и не сходить с ума по поводу собственных размеров. В отличие от Бейли, Виллас больше обеспокоена тем, что ее дочь будет считать свое тело недостаточно «секси», а не «слишком секси». В разговорах с Мойрой она делает больший упор на позитивную ценность женской сексуальной субъектности, нежели на опасности мужской сексуальной объектификации. Виллас верит, что сексуальное самопознание поможет Мойре принимать правильные решения. «Я хотела заниматься сексом, когда была тинейджером. ... Я хочу, чтобы Мойра понимала, как я училась на своем собственном теле, как это ощущается. Я мастурбировала, я фантазировала, и я занималась сексом с мальчиками. Секс - это изучение тебя самой, точно так же, как изучение всего остального, что тебе нравится. ... Я объяснила ей про клитор. Я показала: вот он где. Я говорю ей: "Ты требуешь этого [удовлетворения]. У тебя есть потребности. Тебе их удовлетворяют. И у тебя есть гордость, у тебя есть достоинство. Ты принимаешь решения"».


Вожделение само по себе не является гарантией сексуального удовлетворения

Мы все приучены думать, что сексуальное удовольствие - нечто само собой разумеющееся и что каждый знает, что секс приятен. Вот почему столь многие чувствуют, что с ними что-то не так, когда секс не «работает».

Но девочки не всегда имеют приятный опыт секса. И слишком многие из них начинают подозревать, что секс - это не то, в виде чего его обычно представляют, и что с этим мало что можно поделать, кроме как перестать ожидать многого. «Это не любовь, это даже не отношения. Это не такое уж всегда, знаете ли, удовольствие. Это просто то, что ты делаешь», - говорит одна пятнадцатилетняя из пригорода о «hooking up» (так американские подростки называют сексуальные контакты; на русский язык этот фразовый глагол - в данном случае в форме причастия - трудно передать, сохранив образную основу; изначально он означает «подключать(ся)» и употребляется, в основном, применительно к подключению кабелей, проводов, шлангов и т.п. - прим. перев.), что означает что угодно от легкого петтинга до анального или вагинального секса. Эмоциональная «отвязанность», подобная описанной ею, - не единственная причина подростковой сексуальной скуки, тем не менее. Удовольствие не приходит автоматически, даже когда нежность и вожделение присутствуют в избытке. «Было больно, но это было прекрасно» - такое описание первого полового сношения часто слышала Томпсон от девушек, с которыми собеседовала, готовя свою книгу «Пойти до конца».

Когда я спросила калифорнийского брачного и секс-терапевта Марти Кляйна, в каких посланиях о сексе нуждаются юные, он ответил: «От секса не должно быть больно. Если от него больно, ты делаешь его неправильно». Но как перейти от «не должно быть больно» к тому, чтобы делать «правильно»? Ответ: юные должны узнать, что одного вожделения не достаточно, одной лишь любви не достаточно. Сексуальное вожделение воспитывается, а техника усваивается в процессе обучения.

«Это то, что я стараюсь делать по-другому, - сказала прохладным калифорнийским вечером в конце августа 1997 года Сэлли Кирнан, когда мы разговаривали с ее подругой и давним партнером по бизнесу Терри Рорти о воспитании их дочерей - четырнадцатилетней Ривер Кирнан и тринадцатилетней Хезер Рорти. - Я росла в Боулдере с либеральными родителями. Моя мать разговаривала со мной о механике секса - член входит во влагалище и т.п., - но она не говорила об удовольствии. Она сказала: "Тебе понравится, когда дойдешь до этого". Но я не могла себе представить ничего приятного в этом. - Сэлли откинула свои белокурые волосы за уши и продолжила: - Другая вещь, о которой моя мать никогда мне ничего не говорила - что происходят какие-то движения или эякуляция».

Две эти женщины - обеим за сорок - живут в богатом пригороде в районе залива Сан-Франциско, где у них собственный импортно-экспортный бизнес. Недавно они устроили для своих девочек специальный ужин, на котором поделились с ними частью своего опыта, премудрости, удовольствий и сомнений по поводу секса, любви и вожделения. Сэлли передала одно «главное послание»: «Это не так, что вот есть этот акт и ты знаешь, что делать. Ты должна это открывать для себя. Я рассказала им о мастурбации. Что заниматься ей - хорошо, что мне было стыдно и не по себе, но [тем не менее] я занималась ей на протяжении всего моего подросткового возраста». Много позже она узнала, «что это часть того самого процесса открытия. Мне потребовалось пятнадцать лет, чтобы научиться экспериментировать, чтобы сообразить, что для меня работает».

Терри, крепкая и высокая, в отличие от миниатюрной Сэлли, рассказала Ривер и Хезер о своем первом разе, когда у нее было половое сношение. «Я ждала, пока моему молодому человеку исполнится двадцать один год. Все дело в том, что я была влюблена. Но все равно это было ужасно и больно. У меня началась крапивница. Мы понятия не имели, как это делать».

Тем не менее Терри убедила Сэлли, что слушать, как их матери расписывают в подробностях технику того, как это делать, будет слишком стыдно для девочек, особенно в ресторане. («Моя дочь умирает от смущения, когда волосы у нее не на тот пробор», - заметила Терри.) Так что, хотя Сэлли воздержалась от наглядной демонстрации движения бедрами, которую планировала, она упомянула о «движениях» при половом сношении. Реакция: «Они обе хихикнули, как будто уже знали это», - говорит Сэлли. Несмотря на притворную искушенность девочек, говорит Терри, «мы видели, что они впитывают» [то, что мы им говорим], и девочки позже вернулись к своим матерям, чтобы задать дополнительные вопросы.

В ресторане, тем не менее, они использовали все освященные веками подростковые тактики отвлечения смущения. «Ривер вела себя так, будто благосклонно слушает двух старых тетушек, - говорит Терри. - Хезер засунула себе соломинку в нос».


Даже если желание сказочного романа, вероятнее всего, окончится разочарованием, желание секса, сопровождающее такие фантазии, не является ни неправильным, ни вредным

«Большинство раннего» (имеется в виду в старших классах школы) «сексуального опыта в нашей культуре вредно для девочек», - провозглашает клинический психолог Мэри Пайфер в своем бестселлере «Воскресить Офелию: спасти "Я" девочек-подростков». В своего рода истории о Питере Пэне на женский лад под названием «Маленькие Потерянные Девочки» (а также вторя работе гарвардского социального психолога Кэроль Гиллиган, которая отмечает падение женской уверенности в себе начиная примерно с одиннадцатилетнего возраста) Пайфер утверждает, что девочки имеют подлинный внутренний стержень, представляющий собой плоскогрудое, играющее в английский футбол (в оригинале употреблено слово soccer, в отличие от football, которым американцы называют исключительно американский футбол, очень мало похожий на английский football - он же soccer, обычно называемый футболом как в Англии, так и в остальном мире; в США в «soccer» в последние десятилетия предпочитают играть мальчики из семей «среднего класса», а также девочки - прим. перев.) доподростковое «Я». Как только они оказываются в подростковом теле, внутри американской культуры, тем не менее, весь задор и энергия этого «истинного Я» истощаются, оставляя девочек уязвимыми перед депрессией и саморазрушением, нуждающимися в спасении. Главный посыл «Офелии» лежит в основе также и многих популярных советов о девочках и для девочек: что секс встает на пути того, чего они хотят и в чем нуждаются, чтобы расти счастливыми и здоровыми.

Невозможно спорить с тем, что американским девочкам приходится бороться изо всех сил, чтобы относиться хорошо к самим себе, когда их тела превращаются в тела женщин. Но сексуальность является как проклятием, так и благословением в этой борьбе за любовь к самой себе. Пайфер же в своей книге рисует ее как почти непрекращающееся проклятие, характеризуя девочек, занимающихся сексом, как «пострадавших».

Семнадцатилетняя Лиззи «отбивается» от своего постоянного парня-старшеклассника и теряет девственность с более старшим, более опытным консультантом в летнем лагере. Когда Парень Номер Один узнаёт, он подбивает своих (и бывших ее) друзей, и они дразнят Лиззи и подвергают ее остракизму. Тем временем внимание со стороны ее летнего любовника сходит на нет. Лиззи в отчаянии, но через какое-то время приходит в себя. Она возвращается к учебе и находит утешение в уединении и в своих верных друзьях. Она снова начинает встречаться с парнями, на этот раз уже «не доводя дело до полового сношения», потому что, как утверждает Пайфер, «она была не готова справляться с той болью, которая следует за потерей любовника».

Но Лиззи ведь справилась с болью, и вполне неплохо. И трудно сказать, как это задним числом делает Пайфер, что боль Лиззи причинил именно секс. Львиную долю огорчения доставили ей ее неверные, конформистские и сексистские так называемые друзья. Она, возможно, какое-то время, что называется, «дула на воду» после своего разочарования, но, как признаёт Пайфер, она также и научилась «заботиться о самой себе и выдерживать неодобрение» и «принимать ответственность за сексуальные решения».

Чему еще она могла научиться? Чему-то полезному насчет самого секса от этого дьявольского лагерного консультанта (у которого было, в конце концов, больше практики в этом деле, чем у нее)? Начаткам различения того, что приятно для нее, от чего она чувствует себя достаточно спокойно, чтобы принимать удовольствие, или что может доставить удовольствие другому человеку? Если, как утверждает ее психотерапевт Пайфер (и канон консультативной литературы), секс был травмой, а это «полуцеломудрие» - исцелением, значит, ей пришлось отречься от всего хорошего, связанного с сексом, который у нее был с этим молодым человеком, чтобы исцелиться.

Томпсон думает, что эта ортодоксия ведет к отсталости, и я с ней согласна. Девочек, говорит она, с гораздо большей вероятностью губит любовь, чем секс. Лучшим уроком для Лиззи могло бы быть, чтобы в следующий раз она умерила свои романтические ожидания. Тогда она смогла бы извлекать чувство самоуважения и радости из секса и из эмоциональной близости в отношениях. Подростковая любовь кончается, говорит Томпсон; такова ее природа. Если бы сексуальные педагоги и психотерапевты сумели отбросить предубеждение, что долговременная привязанность является высшей целью и единственным контекстом для сексуального выражения, они, вероятно, стали бы способны помогать юным (особенно девушкам, которые более обременены романтическими иллюзиями) наслаждаться такими отношениями, защищать себя, пока они длятся, и приходить в норму, когда они заканчиваются.


Любовь и сексуальное желание - не одно и то же, и любовь не всегда делает секс хорошим

Поскольку девочки получают так много посланий, что то, чего они на самом деле хотят, - любовь (и поэтому интерпретируют желание секса как любовь), взрослые, которым благополучие девочек не безразлично, «должны поставить знание о сексуальном желании девочек и понимание его в центр, а не погребать возможность сексуального желания и субъектности девочек под реляционными желаниями» (т.е. желаниями иметь «отношения», а не просто секс - прим. перев.), - пишет Дебора Толман.

Проблема, конечно, в том, что сексуальное желание погребается под реляционными желаниями не только в теории и не только взрослыми. Для многих девочек значительную часть времени любовь и желание секса ощущаются как перемешанные - так, что не разгребешь. Точно так же они ощущаются и многими взрослыми женщинами, что делает воспитание их дочерей тяжелой задачей.

«Я понимала любовь как то, к чему всегда стремилась, - говорит Терри Рорти. - Я не понимала секс [достаточно хорошо, чтобы он был] классным способом иметь любовь и выражать любовь». Через двадцать пять лет после своего первого сексуального опыта, который не принес удовлетворения в сексуальном плане, несмотря на глубокую любовь, Терри все еще находит трудным и болезненным разбирать, где любовь, где секс. На самом деле, говорит она, она и Сэлли планировали тот «ужин для девочек» на протяжении двух лет, но все откладывали. «А ведь причина-то, - говорит Терри, - была в том, что я ждала, когда мне в голову придет что-нибудь умное, стоящее того, чтобы мать сказала своей дочери - и чувствовала себя полной дурой. - Ее глаза наполнились слезами. - Я до сих пор чувствую себя дурой». Как и многие женщины, Терри бьется между романтической тягой любви и твердым ощущением себя самой как сексуального субъекта. Когда я спросила о вожделении, она призналась: «Я не знаю, знаю ли я, когда, или что, или кого я вожделею - правда, даже сейчас».

Она продолжила: «Я поняла, что после всех этих [сексуальных] полос в моей жизни я не чувствую, что у меня есть какой-то всеобъемлющий, дающий силы или возможности разговор, который я могла бы провести со своей дочерью. И это был источник огорчения. Я думаю, меня расстраивает то, что я боюсь, что моя дочь уже запрограммирована сделать все те ошибки, которые сделала я, определяя себя в терминах любви мужчины. - Она продолжила, делая усилие над собой: - Я все еще под властью романтики. Что я знаю о том, где проходит граница между сексом и любовью? Я не могу найти границу. Это меня беспокоит. Из-за этого я оказываюсь не очень счастлива немалую часть времени».

Сэлли наблюдала за Терри с нежностью, потом сказала: «Я думаю, это твоя конечная цель: что сочетание и того, и другого - самое лучшее». Терри в ответ глянула на нее с сомнением. Потом, спустя какое-то время, вид неуверенного торжества пересек равнины ее широкого ирландского лица. «Мы хотели что-то дать девочкам в плане того, чего ожидать, рассказать им какие-то вещи полезные. Сэлли говорила, что требуется время, чтобы правильно освоить секс. А я говорила, что любовь стоит того, но даже если ты любишь кого-то, это не всегда делает секс хорошим».


Чему могут научиться мальчики

Мальчиков, как считается, вожделение переполняет. Наблюдая за уроком секспросвета для восьми- и девятиклассников с задней парты аудитории в закрытом заведении для мальчиков-делинквентов, я имела возможность убедиться, что, судя по их реакциям, это на самом деле так. Вел его талантливый молодой педагог из «Планируемого родительства» по имени Мэтью Бушеми, специализирующийся на работе с мальчиками. Программа на тот день была более или менее стандартная: сведения о женской репродуктивной системе, о менструальном цикле, о беременности и в конце фильм о деторождении. Но, параллельно с официальным дискурсом урока, неофициальный дискурс - дискурс вожделения - утверждал себя. От девочек Мишель Файн слышала «прерывания шепотом». В этом же зале провозглашения мальчиками своей похоти исполнялись фортиссимо (хотя они тоже были прерываниями). Но, как и девочки Файн, эти мальчики также передали и нечто, что отсутствовало. В их случае это был язык, который позволял бы выражать нюансы чувствования, в том числе сомнения по поводу сексуальности.

Стремясь к максимальной непринужденности, Бушеми шутил, поощрял активно участвовать более робких ребят («Что начинает появляться у тебя на лице, когда ты достигаешь половой зрелости?» - спросил он как-то аудиторию шестиклассников и их отцов в другом городе в другой вечер. Один мальчик откуда-то сзади неуверенно ответил: «Акме?» [мальчик по ошибке сказал слово, обозначающее кульминацию, высшую точку, вместо слова «акне», обозначающего угревую сыпь - прим. перев.]). Он отвечал на все вопросы, не ругаясь и не морализируя.

В исправительной школе, где строго регламентируется каждая минута, подобная вольность, соединенная с обсуждаемым предметом, бередила нервное напряжение, которое то и дело угрожало взорваться неистовством. В ту минуту, когда Бушеми доставал свои диаграммы на плакатных щитах, жилистый паренек, ерзая в металлическом кресле рядом со мной, дополнял урок своими собственными - якобы полученными на личном опыте - познаниями, ровно с той громкостью, чтобы его могли слышать только его соседи. Через некоторое время его пыл стал слишком жарок для того, чтобы удовлетворяться «камерным» выступлением, и, когда Бушеми упомянул вагину, мальчик выкинул руку вверх и крикнул: «Это киска, правильно?»

«Правильно, вагина - это киска», - спокойно ответил Бушеми, проясняя возможные недоразумения и поддерживая свой непринужденный контроль над ситуацией.

Этим вопросом и посыпавшейся затем чередой подобных мальчик, несомненно, бросал вызов авторитету Бушеми (в конце концов это привело к тому, что один из обычных учителей пригрозил выставить его за дверь). Также он разыгрывал вечный конфликт секспросветовской классной комнаты, заключающийся в том, что перед учителем стоит задача донести необходимую, неэротическую информацию, а ученики жаждут «плотского познания». Он грязнил очищенный клинический дискурс легко узнаваемыми каденциями улицы.

Но также он выражал и нечто позитивное, присущее мужскому отношению к сексу (то, что, добавлю я, часто ставят мальчикам в упрек): его энтузиазм. Каждым своим замечанием этот мальчик зарабатывал залп хихиканья от сверстников, сопровождающийся их собственными комментариями, смеси одобрения и агрессии («Уу, я бы ей воткнул в ...»). Но проявились признаки и иного рода раздвоенности в отношении к женщинам и их телам. Во время части урока, посвященной беременности, один из учеников спросил с трогательным участием, не повредит ли половое сношение беременной женщине или ее плоду. Затем во время короткого, откровенного фильма о деторождении повалил практически весь возможный спектр мужских реакций на женское тело, которого только можно ожидать от тринадцати- и четырнадцатилетних. Сперва мальчики поглумились над парочками, уставившимися друг другу в глаза и разговаривающими о любви и детках. Потом поухали с изумлением и смаком, когда камера показала крупным планом голую, раздвинутую промежность женщины, выглядящую неотличимо от порнографической «киски». Уханье быстро сменилось завываниями отвращения, или, может быть, страха, когда киска волшебным образом трансформировалась в образовательную, репродуктивную вагину и показалась окровавленная головка ребенка, а за ней липко плюхнулся послед. Уютные семейные сценки, завершающие фильм, вызвали, большей частью, кряхтение и сдавленные смешки, как будто мальчики либо были в изнеможении от только что увиденного, либо им было стыдно показать, что они тронуты. Я заметила, что некоторые из них следили за родами с восторженным вниманием, впав в транс.

Мальчики усваивают, что они должны хотеть секса, быть всегда готовы к нему и «хороши» в нем. Они с раннего возраста учатся обращать внимание на свои половые органы и называть хотя бы самое грубое проявление возбуждения (задержитесь поблизости от какой-нибудь группки семилетних мальчиков, и вы наверняка услышите слово «стояк» или его местный эквивалент). Но взрослые не дают им почти ни малейшего намека на потенциальные возможности их собственных тел, не говоря уже о телах женщин или других мужчин, и еще меньше стратегий того, как разбираться в том смешении любопытства, пыла, неловкости, страха и благоговения, которое они чувствуют. Как я имела возможность наблюдать в школе на Лонг-Айленде, эти чувства слишком часто вырождаются в поверхностную браваду и сексистский жаргон.

Образование мальчиков в плане вожделения поэтому должно отличаться от образования девочек. Попросту говоря, упор следует делать на другую сторону рубежа «любовь-похоть».


Мальчики - больше чем просто пульсирующие гормонами тела

Хотя мальчики чувствуют позволение испытывать свои сексуальные тела, вряд ли они ближе к знанию полного диапазона этого опыта, чем девочки. С самого начала от них ожидают, что они всегда хотят секса. «Мальчиков со всех сторон окружает давление к тому, чтобы превращать секс в товар. Секс - это "вещь", нечто, что нужно добывать», - сказала Толман, когда мы разговаривали с ней на ранних этапах ее долговременного исследования чувств мальчиков по поводу сексуальности и маскулинности. Она предположила, что эти требования требуют некоего отчуждения не только от чувств, но и от тела. «Мальчики рассматриваются как сплошное тело. Но если мы по-настоящему постараемся понять, что они испытывают, я побилась бы об заклад, что они наблюдают сексуальность глубоко диссоциативным способом. Они смотрят, а не чувствуют. Я не думаю, что мальчики получают невероятное сексуальное удовольствие, хотя и принято думать, что получают. Они, наверно, получают оргазмов больше, чем девочки. И кончить - действительно удовольствие. Но качество исполнения - это ведь тоже такая большая часть этого. С этим крайне неважно и у женщин, и у мужчин».

Если мы поможем мальчикам соединить чувства с качеством сексуального исполнения, это может поспособствовать сексуальному равенству, дает понять гарвардский психолог Уильям Поллак в своей книге «Настоящие мальчики: спасти наших сыновей от мифов отрочества». Чем вменять девочкам в обязанность сопротивляться, а мальчикам - воздерживаться от секса, нам следует признать, что мальчики - не более «сексуальные машины», чем девочки - сексуальные подстилки, пишет Поллак.


Девочка может быть как сексуальным объектом, так и сексуальным субъектом.
То же относится и к мальчику

Видимая сексуальная ненасытность мальчиков на самом деле не сексуальна, подразумевает Поллак. Это прикрытие для страха мальчиков перед сексуальным унижением: «Их поведение представляет собой компромисс между страстным желанием быть с кем-то и страхами быть отвергнутым, дополнительно подпитываемыми бессознательными постыдными страхами раннего оставления [родителями? - перев.]». Ну, может быть. Может быть, иногда.

Достижение равенства не требует, чтобы мы десексуализировали мальчиков, как мы уже десексуализируем девочек. Мужское самопризнание сексуальности - это нечто достойное прославления. Наоборот, послание мальчикам об их собственной сексуальности, как и о сексуальности девочек, должно быть таково, что она столь же изменчива, как и люди, в которых она живет, и что от каждой конкретной девочки можно ожидать, что иногда она хочет секса с каким-то конкретным человеком, а иногда не хочет. Помещение девочек на пьедестал чистоты - не то же самое, что уважение. Это лишь увековечивает разделение женского населения на дев и блудниц - разделение, поддерживаемое с унылой прилежностью школьниками нашей страны. Задача для мальчиков - в том, чтобы слушать и распознавать сигналы партнера. (Эти уроки равным образом относятся и к партнеру мужского пола, если таков выбор мальчика. Разница в том, что другие мальчики не прибывают с вуалью загадочности, окутывающей их со всех сторон.) Мальчики также могут ожидать от девочек, что те будут их слушать. Таким образом ни один пол не будет назначен на роль всегдашнего агрессора или сопротивляющегося, знатока или невинного.

У нас есть свидетельства, что это уже происходит и что практика в слушании со временем приносит плоды. Обнадеживающее исследование сексуального согласия, проведенное Шарлин Мюленхард и Сьюзан Хикман на кафедре психологии Канзасского университета, показало, что, хотя студентки и студенты часто дают понять, что они не прочь заняться сексом, разными способами, и те, и другие почти универсально понимают сигналы партнера противоположного пола. И - скатертью дорога дурным мифам - «прямой отказ (слово "нет") не воспринимался как способ выразить согласие ни женщинами, ни мужчинами», - пишет мне Мюленхард. «Они, судя по всему, были согласны, что "нет" означает "нет"».

Это, несомненно, хорошая новость. Следующей задачей для мальчиков будет слышать «да» и, что еще сложнее, выражения сексуального желания между абсолютным «нет» и абсолютным «да».


«Грязные слова» не обязаны быть чем-то унизительным

Поскольку мальчики чувствуют позволение «разговаривать грязно», а девочки такого позволения не чувствуют, мальчики являются хозяевами сексуального сленга, во всяком случае в государственных школах с совместным обучением. Наученные, что сексуальность девочек одновременно горячо желанна и отталкивающа и что их собственная сексуальность должна быть доминантной и «крутой», мальчики (и мужчины) используют «непристойные» слова, чтобы выражать вожделение и в то же время отрицать силу этого вожделения, донося до слушателей презрение к той девочке (или женщине), которая его внушает. Подобного рода двойственность может играть свою роль и в употреблении феминизированных непристойностей вроде «суки» или «киски» для оскорбления мальчиков, сочтенных недостаточно маскулинными или «крутыми». Подозревая, что для молодых людей грязные слова являются, главным образом, способом попонтоваться и лексиконом враждебности, большинство учителей, встретив слово «киска», будут его критиковать и запрещать к употреблению.

Тем не менее в уединении своих спален те же учителя и учительницы могут произносить то же слово со страстью, юмором и нежностью. Сексуальные слова, будь то «официальные» или сленговые, свое значение приобретают в контексте. «Для меня слово "шлюха" является комплиментом, - говорит психотерапевт Кляйн. - Оно просто обозначает женщину, которая любит секс и не стыдится его».

Имеет смысл не очищать лексикон мальчиков от «непристойности», а расширить значения, которые они могут вкладывать в привычный им эротический язык. Этого можно достичь только если контекст, в котором этот язык употребляется - секс и отношения, - станет более эгалитарным, что является гораздо более тяжелым и долговременным проектом, чем вычищение «плохих слов» из языка. А пока учителям, может быть, не следует делать поспешных выводов о намерениях, с которыми употребляются те или иные слова. Тем, что он перевел «киску» в «вагину» без дальнейших комментариев, Мэт Бушеми, возможно, сумел передать послание, что сексуальный сленг можно употреблять нейтрально.


Секс делает уязвимым. А уязвимость имеет свои преимущества в сексе

Жесткое и «прозаичное» отношение мальчиков к сексу, возможно, защищает их от глубоких обид, но оно также является и непреодолимой преградой для глубокого удовлетворения. Процесс открытия самого себя начинается с вожделения. Конечно, мальчики тоскуют по любви и по конкретным объектам любви, и, когда они честны, признают, что в своем поиске имеют меньше попаданий, чем промахов. О своем первом (и, как он полагал, сильно запоздавшем) сексуальном опыте, который он получил в 1960-х годах, один мой знакомый рассказывал мне так: «О, я много думал о грудях, годами - годами. Но мне никогда не представлялось в самом буйном воображении, что я получу к ним доступ». Эта мужская тревожность по поводу того, что «мне никто не даст» удовлетворить вожделение, едва ли куда-то исчезла и в якобы развратные 2000-е.

И все же, пока от мальчиков ожидают, что они будут культивировать и выражать установку «черт возьми, почему бы нет» каждый раз, когда им выпадает сексуальная возможность, они могут упустить возможность научиться различать, чего они на самом деле хотят, и в этом процессе не воспринимать тот сексуальный опыт, который они получают, во всей его яркости. Хотеть большего - или хотеть чего-то или кого-то конкретного - означает возможность потерять больше. Но потенциально большее можно и приобрести. Уязвимость, неизбежно таящаяся в подлинном вожделении, дает свои преимущества.

«Мы любим пересказывать историю о Фетиде и Ахиллесе», - говорит Ники Феделе, психотерапевт, вместе со своей коллегой Кейт Дули возглавляющая проект «Мать-сын» в Учебном институте имени Джин Б. Миллер при Колледже Уэллсли в Массачусетсе. Как повествует миф, мать Фетида опускает своего сына Ахиллеса в реку Стикс, чтобы сделать его неуязвимым в грядущих боях. Но при этом она держит его за пятку, и именно в эту Ахиллесову пяту в конце концов попадает стрела Париса, смертельно раня героя.

Классическая интерпретация этого мифа возлагает на Фетиду вину за гибель Ахиллеса: материнская любовь делает мужчину слабым, а не сильным; ею объясняется его фатальный изъян. Но Феделе и Дули пропускают его через феминистскую интерпретацию. «Она дала своему сыну дар, - объяснила Феделе группе матерей на воскресном семинаре по воспитанию сыновей. - Она позволила ему быть человеческим (смертным). Мы говорим: дайте мальчикам быть уязвимыми и стать полностью человеческими».

Хотя Феделе и Дули задачу воспитания нежности мальчиков возлагают на матерей, отцы также определенно могут ее выполнять. Маурисио Вела, молодежный работник сальвадорского происхождения из Сан-Франциско, беспокоился по поводу давления, которое испытывали на себе его сыновья, недавно ставшие старшеклассниками, к тому чтобы быть мачо. В качестве противоядия он предложил пример нежного и мягкого, тем не менее сильного, мужчины. «Я целую моих мальчиков и постоянно их обнимаю. Я стараюсь говорить им, что я их люблю, как можно больше». И он говорит им в буквальном смысле слова нежным языком. «Я разговариваю с моими сыновьями на испанском, потому что в нем больше кариньо». «Кариньо» значит «любящая забота» (в буквальном переводе «дороговизна»).

Эмили Файнштейн, женщина-скульптор, ездящая в своем видавшем виды пикапе «Тойота» по муниципальным округам Нью-Йорка, чтобы преподавать разрешение конфликтов учащимся средних классов, видит их жесткость скорее как уловку, нежели как глубоко укоренившуюся личностную реальность. Ее истоки, особенно у более бедных мальчиков, с которыми она работает, - социальные и политические, по ее словам. «Я вижу этих невероятно мягкосердечных людей, которые хотят что-то изменить, которые хотят любить друг друга и которых систематически учат не показывать этого, - говорит Файнштейн. - Их постоянно "опускают" школа и культура. Они не хотят быть уязвимыми перед тем, что на них набрасывается ... [а] если ты не хочешь чувствовать, что тебя критикуют, принижают и унижают, ты принимаешь эту позу, что для тебя ничто не имеет значения». Взрослые, говорит она, часто ошибочно принимают позу безразличия за цинизм и универсальное презрение ко всему. Она считает, что на самом деле все ровно наоборот. «Они чувствуют слишком много, нет места, чтобы это показать, поэтому поза говорит: "Меня ничто не возьмет". У них есть определенные вещи, которые им страстно небезразличны, где [вся потребность в принадлежности и в том, чтобы тебя ценили] и засела. Одежда, музыка, волосы: эти вещи отчаянно важны для них. Именно в них они имеют возможность показать, что хотят быть любимы».

Одно из главных упражнений, которые Файнштейн проводит с классом, - открытое выражение любящих чувств к друзьям - то, что она называет «подниманиями», антонимом «опусканий». Гомофобия стоит насмерть на пути к тому, чтобы мальчики выражали нежные чувства друг к другу. Но Файнштейн упорствует, и поднимания приближаются к намеченной цели. «Сначала мальчики подумают-подумают и скажут что-нибудь вроде: "У тебя хорошо получается заниматься спортом"». В конце концов, тем не менее, они начинают использовать это упражнение не только для того, чтобы выразить позитивную оценку другого человека, но для того чтобы признать наличие отношений. «Они все чаще и чаще будут говорить такие вещи, как: "Ты помог мне с математикой. Ты хороший друг"». Файнштейн думает, что гомофобные ограничения на мужскую нежность могут быть барьером для игривости и нежности мальчиков и в гетеросексуальном сексе - и что обучение открытому выражению близости может, наоборот, поспособствовать их проявлению.

Толман вторит этому утверждению, более недвусмысленно в отношении секса. «Мальчикам дают так мало инструментов для того, чтобы осознавать связь между сексом и любовью, что они тоже запутываются с этой связью». И все же она не теряет надежды. «Я просто должна верить в то, что часть человека - быть глубоко связанным с другим человеком. А это одно из того, что мы получаем в сексуальности».


Незнание не является чем-то «недостойным мужчины». Оно способно открывать ключи к вожделению

«Если среднестатистическому мужчине трудно спросить, как проехать куда-либо [когда он за рулем], можно представить себе, чего ему стоит отбросить свою браваду и эго, чтобы спросить что-либо насчет секса», - комментировал Элвин Кохолл, директор Гарлемского центра содействия развитию здравоохранения при факультете общественного здравоохранения Колумбийского университета, выступая на конференции «Планируемого родительства» в конце 1990-х годов.

Несколькими месяцами позже, разговаривая со мной в маленьком кабинете клиники для молодых мужчин нью-йоркской Пресвитерианской больницы («базовая больница», или университетская клиника, Колумбийского и Корнелльского университетов - прим. перев.), коллега Кохолла Брюс Армстронг с ним согласился. «Мы так мало разговариваем друг с другом», - сказал этот врач, вздыхая. Это еще мягко сказано. Проведенный в середине 1990-х годов опрос тинейджеров, имевших сексуальный опыт, показал, что лишь треть из них разговаривали со своими партнерами (партнершами) о контрацепции и 40 процентов разговаривали о безопасном сексе, но каждый пятый ждал того момента, когда уже все случилось, прежде чем начать разговор. «Мы едва ли когда получаем возможность выслушать друг друга в ненапряженной атмосфере», - говорит Армстронг. Очевидно, атмосфера постели в момент полового сношения не является ненапряженной для многих подростков.

Клиника, которой руководит Армстронг, дает такую атмосферу. «Одна из на самом деле замечательных особенностей нашей клиники - в том, что, когда парни хотят поговорить с женщиной об их телах, наш женский персонал всегда готов к этому. Они хотят знать, на что похожи ощущения при женском оргазме, как ощущаются беременность и роды. - Он прервался, чтобы обсудить что-то с одной из практиканток, составляющих дополнительный персонал, с молодой американкой пакистанского происхождения, затем вернулся к нашему разговору. - Это не какие-то особо "чувствительные" парни. Это типичные такие мачообразные ваши парни в мешковатых штанах из Вашингтон-хайтс и Северного Гарлема» - низкодоходного района Верхнего Манхэттена, населенного, в основном, американцами африканского и доминиканского происхождения, обслуживаемого больницей. Он сделал паузу, восхищаясь этими молодыми людьми, которых он называет «наши ребята». «Однако они задают такие пронзительные вопросы».

Эти молодые люди, очевидно, нашли не многих взрослых, с кем можно было бы откровенно поговорить о сексе, и меньше всего это могли бы быть их семьи. Как я уже отмечала, семей, имеющих для этого желание и способности, мало. Но они есть. Для одной из таких семей суть подхода ко всему - в том, чтобы создать атмосферу, в которой не знать - нормально. Та семья - невероятное домохозяйство, растящее Джереми Перголезе, которому было одиннадцать лет, когда я познакомилась с его родителями. В двух отдельных, населенных однополыми парами домах мать Джереми Кэроль и ее партнерша Бет Стайн воспитывают Джереми совместно со своими друзьями (а теперь и юридическими соопекунами) Джедом Марксом и его партнером Дэвидом Бутом. Трое из этих четырех родителей имеют профессии, связанные с сексом: Кэроль и Джед работают в одной клинике репродуктивного здоровья, а Дэвид - психотерапевт и профессор сексологии. Ввиду необычности их семьи и того, что они лесбиянки и геи, эти матери и отцы находят необходимым - и более или менее естественным - воспитывать эмоционально выразительного и сексуально информированного мальчика. Главное правило, говорит Джед: «Какие бы вопросы он ни задавал, мы говорим ему правду. А также мы говорим ему вещи, про которые он не спрашивает».

Какие вопросы он задает? «Я слышал, что можно заниматься сексом больше чем с двумя людьми одновременно. Как это делается?» (Ответ Джеда: «Представь себе трех мужчин, шесть рук, три пениса». Джереми: «Оохх, понял».) В других, менее прямых, вопросах проявились тревожности Джереми по поводу сексуальности его отцов. «Папа, у тебя есть СПИД?» - спросил он Джеда в пиццерии, когда ему было семь лет. «Это был первый раз, когда он сам заговорил о нашей гомосексуальности», - говорит Джед, объясняя свою версию того, почему это был первый такой вопрос: Джереми приучился ассоциировать гейский секс с презервативами, которые его папы держат на виду, чтобы мальчик привык к ним и рассматривал как нормальную часть жизни. Но в школе единственная вещь, которую Джереми узнал о презервативах, - что они предотвращают СПИД. И он узнал от своих приятелей, что геи болеют СПИДом. Хотя Джеда удивило и опечалило то, что он и Дэвид упустили возможность донести это до Джереми раньше и что Джереми пришлось сомневаться и беспокоиться, он заверил своего сына, что как он сам, так и его партнер здоровы.

Сидя со мной в ресторане, Кэроль рассказала, что семья Джерри предлагает ему идеи того, как жить и любить, также и в более обычном смысле. «В наших двух домах он видит две радикально различные модели, - объяснила она. - Мы с Бет совершенно домашние. А там у них [у Джеда с Дэвидом] - свобода и независимость. Джереми не хочет, чтобы мы с Бет разошлись. Он думает, что пара - это нормально». Она благодарна «парням» за то, что те более откровенны в разговоре о сексе, который у нее вызывает больше смущения. Но, добавляет она, «я хотела бы, чтобы он был готов к эмоциональной части. Что если девочка влюбится? Что если ты влюбишься? Ты просто хочешь "делать это", или это в рамках постоянных отношений? Жестокий факт состоит в том, что он не будет ждать, когда будет готов. Большинство людей начинают заниматься сексом, когда они не готовы».

Просто быть сыном родителей - уже репетиция для мальчика в комедии и трагедии любви, думает Кэроль. «Вся сила, любовь и страх - те элементы, из которых потом вещи делаются сексуальными - уже есть, когда родители есть». При этих словах ее лицо смягчилось, как у женщины при мысли о любимом или у матери при мысли о сыне. «У нас "экзотические" взаимоотношения, но мы, должно быть, что-то делаем так, как надо. Или, может, нам просто повезло. Джереми - смешливый, обнимчивый, поцелуйчивый, забавный, интересный малыш. Он не боится чувствовать».

Дэвид ставит это в заслугу Кэроль и Бет, Джеду и себе в большей мере, чем просто стечению обстоятельств. У него ведь тоже были родители, напомнил он мне, а он не вырос столь же открытым для целого диапазона чувств, как это выглядит в случае Джереми. Доступность родителя для любых вопросов о сексе имеет отношение к чему-то гораздо большему, чем просто к сексу, настаивает Дэвид. «Если ребенок узнаёт, что не нормально спрашивать про секс, он переводит это в "не спрашивай про другие не-нормальные вещи, которые могут возникнуть", - говорит он. - Это идет гораздо дальше секса. Это позволяет поддерживать открытую коммуникацию о том, что известно, и о том, что не известно. Ребенок усваивает, что нормально не знать, "терять лицо", быть озадаченным, испытывать двойственные чувства».

Растущий в домах, где маргинализированное вожделение «нормально», и в то же время посещающий школу, где оно «ненормально», Джереми, вероятно, уже сейчас более спокойно чувствует себя в отношении двойственности и конфликтов, чем большинство детей. («Твой отец - гей», - как-то раз язвительно заметил другой мальчик на детской площадке. «Да, я знаю, - ответил Джереми. - Ну и что?») Видя разные сексуальные стили и способы выражения среди друзей своих родителей и зная, что он сам может как последовать по стопам своих отцов, так и не последовать, он учится тому, что вожделение непредсказуемо, лично, изменчиво и обширно в своих возможностях.

Гендер дает фиксированные точки отсчета и оборонительные средства против неоднозначностей и неизвестного сексуального будущего. Нетрудно понять, почему большинство ребят крепко цепляются за строго конформистские стили маскулинности и фемининности. Бросать вызов определенностям гендера - может приводить юных в замешательство на короткое время, но способно обогащать их жизнь на дальнюю перспективу. Спокойное отношение к неизвестному, быть может, - самый важный союзник в том, чтобы с пристрастием допрашивать вожделение и удовлетворять его на протяжении всей жизни.

Далее: Глава 10