Детолюбие
Перемены в общественной оценке педосексуальных контактов

Эберхард Шорш, доктор медицины, профессор

Статья была впервые опубликована в Ежемесячнике криминологии и уголовно-правовой реформы (Monatsschrift für Kriminologie und Strafrechtsreform, 72. Jg., S. 141-146, 1989. Köln: Carl Heymanns Verlag); также в органе Германского общества сексологических исследований (DGfS) "Beiträge zur Sexualforschung" (в выпуске 1993 г. "Perversion, Liebe, Gewalt", представляющем собой посмертный сборник работ Э. Шорша: ISBN 3-432-25391-5).


Клиническая психиатрия имеет дело с заболеваниями, которые, хотя и определяются условиями того общества, в котором протекают, тем не менее относительно постоянны и кажутся мало подверженными актуальным общественным переменам и оценкам. Иначе обстоит дело с судебной психиатрией. Ее предмет - преступное действие - значительно более переменчив и непосредственно зависим от общественных определений и оценок. Это становится ясно, когда в результате уголовно-правовых реформ определенные действия объявляются более не заслуживающими наказания. "Разврат с животными", супружеская измена, гомосексуальные действия между взрослыми, когда они были уголовными преступлениями, были снабжены психопатологическими "клеймами" - и вот эти "клейма" будто повисли в безвоздушном пространстве. Но и без уголовно-правовых реформ судебная психиатрия зависит от общественных перемен, поскольку могут меняться те обстоятельства, в которых даются оценки уголовно наказуемых деяний. Я хочу пояснить это на примере "детолюбия" - педосексуальных контактов.

В 1970 году одной из тем экспертных слушаний на заседаниях Спецкомитета Бундестага по реформе уголовного законодательства была и оценка вредоносности педосексуальных контактов. Теа Шёнфельдер высказалась так: "Глубокие и стойкие нарушения развития личности у нормально развитых, растущих в ничем особенным не отличающихся жизненных условиях детей доказать не удалось ... Предположение о закономерном нарушении развития в результате раннего вступления в гетеросексуальные контакты научно обосновать невозможно". Сходным образом высказался и Лемп: "Так что можно констатировать, что возникновение или невозникновение долговременного вреда для детей при ненасильственных сексуальных деликтах едва ли может зависеть от самого деликта, а зависит исключительно от реакции воспитателей, от среды, в которой живет ребенок, и от реакции его окружения". Я сформулировал это даже еще более утвердительно: "Здоровый ребенок, находящийся в нормально функционирующей среде, ненасильственный сексуальный опыт [со взрослыми] перерабатывает без длительных негативных последствий".

Эти высказывания звучат разумно и применимо; они не того рода, от которых хочется без раздумий отказаться. Тем не менее сегодня такие слова не были бы повторены. Оба прошедших десятилетия оставили после себя наследие в виде определенных перемен, педосексуальность стала заново рассматриваться с разных точек зрения; это дает повод думать сегодня об этом явлении с измененными акцентами. Я выделю три момента: идеологизацию детолюбия, "интересантскую литературу" жертв и изменившийся взгляд на сексуальность.


1. Идеологизация детской сексуальности и сексуальности с детьми

Педофилы в последнее десятилетие "оформились", нашли способы объединиться в своего рода субкультурную общность, громко заявили о себе и стали представлять свои интересы как вклад в сокровищницу прогрессивной мысли. Они представляют себя как адвокатов детей, выступающих в поход против их угнетения. Наказание или даже просто непризнание педосексуальных контактов как равноценных с другими человеческими отношениями толкуется ими как враждебность по отношению к детям и как подавление и отрицание детской сексуальности. Эта позиция кульминирует в том, что взрослый переживает самого себя как исполнителя желаний ребенка во благо ребенка. Ненасилие, отвержение авторитета и превосходства, партнерски-равноправное обхождение с детьми, придание большего значения прегенитальным нежностям по сравнению с генитальной разрядкой, педагогический эрос, или эротизированная педагогика, называются в качестве решающих особенностей педофильных отношений.

Я упоминаю эту интересантскую литературу потому, что в дискуссии данной позиции, которая навязывалась нам вновь и вновь, прояснились некоторые вещи. Во-первых, скажем, меня смущало то, что в апологетических текстах педофилов мои выше процитированные слова приводились раз за разом: "Здоровый ребенок, находящийся в нормально функционирующей среде, ненасильственный сексуальный опыт со взрослыми перерабатывает без длительных негативных последствий". Для меня это был намек на то, что что-то здесь не так. На самом деле, при ближайшем рассмотрении, данное предложение содержит в себе мало смысла. Оно подразумевает три посылки: во-первых, что ребенок здоров - без сомнения, проблематичная посылка; при ней оперируют такими понятиями, как "больной/здоровый", что не годится, так как внушает, что существуют некие общеобязательные границы и определения. С психотерапевтической точки зрения, гораздо уместнее употреблять такие понятия, как "проблематика", "страхи", "конфликты", "адекватные/менее адекватные механизмы преодоления трудностей". Посылка, что среда - нормально функционирующая, еще менее точна. И, наконец, третья посылка - что педосексуальное действие ненасильственное - отсылает к проблематике, к которой я еще вернусь позже.

Изучение интересантской литературы педофилов делает ясной еще одну вещь, которую иначе можно было лишь предполагать на основе частных случаев клинической и судебной практики: психодинамику педофильных отношений. Здесь на самом деле речь идет о том - и это проходит через все красной нитью, - чтобы отречься от собственной ненавистной и, возможно, неудавшейся взрослой идентичности, "сбросить" ее с себя; речь идет о регрессивном возвращении себе своего детства и своей детскости, которое, естественно, всегда может быть лишь иллюзорным непризнанием и переосмыслением в некоего рода псевдодетство и псевдодетскость. Отвержение своей идентичности как взрослого и принижение фаллической генитальной активности идут рука об руку с отрицанием и изгнанием из сознания агрессивности любого рода. Центральную роль в этом играет защитный механизм проективного отождествления. Вчувствование в мир ребенка остается все же частичным и фрагментарным; субъективно переживаемые близость и отождествление с ребенком не способны полностью "замазать" несовместимость желаний и пережитого. Даннекер это очень хорошо разрабатывает, говоря о принципиальной метахронности, которой всегда и неизбежно отмечены педосексуальные отношения. Под метахронностью подразумевается следующее:

"... только после пубертата человек обретает сознание своей преформированной в детстве сексуальной организации. ... В пубертате преформированный сексуальный объект становится как осознаваемым, так и окончательно центрированным. С этим сознательным усвоением сексуального объекта усваивается и значительная часть сексуальной идентичности. В соответствии со своим сексуальным объектом человек начинает воспринимать себя как гетеросексуала, гомосексуала, бисексуала, либо педосексуала ... В педосексуальных отношениях, однако, есть только один партнер с такими предпосылками. ... Пропасть, пролегающая между ребенком и взрослым в смысле оконтуривания и структурирования сексуального объекта, делает неизбежным, что ребенку при сексуальном контакте сексуальный объект, так сказать, навязывается."

Ребенок в педосексуальных отношениях, даже если он ведет себя активно-соблазняюще, может чего угодно желать, преследовать какие угодно цели, но все же не совращение на сексуальный акт как главенствующую цель. Есть прекрасная работа Ференци 1932 г. с характерным названием «Смешение языков между взрослыми и ребенком. Язык нежности и страсти», в которой выразительно описывается взаимное недопонимание в педофильной ситуации:

"Взрослый и ребенок любят друг друга; у ребенка возникает шаловливая фантазия поиграть со взрослым в его маму. Эта игра может принимать и эротические формы, но остается, как и прежде, на уровне нежности. Не так обстоит дело с имеющими патологические наклонности взрослыми ... Они принимают шаловливость детей за желания половозрелого человека или позволяют увлечь себя, не думая о последствиях, в сексуальные акты."


2. Интересантская литература жертв

Второе движение и представление сексуальных отношений между взрослыми и детьми, внесшее свой вклад в формирование и изменение взгляда на педосексуальность и ее оценки, - это равным образом возникшая в последнее десятилетие обширная литература и самоописания женщин, ставших жертвами сексуальных посягательств в детстве. Сделать это предметом общественной дискуссии и объявить сексуальные посягательства мужчин на детей массовым, чуть ли не повседневным явлением - без сомнения, было и остается нарушением табу, которое поспособствовало тому, что безмолвная беда стала публично обсуждаться. Возмущение и ярость в этих свидетельствах о самих себе нацелены в том числе и на то, что такие происшествия частично замалчиваются, частично их серьезность преуменьшается - и не только внутри семей; также и правоохранительная система, и лечебные учреждения данных жертв в той или иной степени игнорировали, а если и заботились, то о виновных. Поэтому жертвы также "оформились" в плане организации помощи и самопомощи (ср. Kavemann und Lohstöter 1984).

Интересантская литература жертв изменила взгляд на феномен сексуальности с детьми, прежде всего, тем, что проблема насилия стала восприниматься в измененном облике и в таком виде стала частью дискуссии. Стали обращать внимание на то, что сегодня именуется структурным насилием. Этот феномен не нов и, например, Ференци очень точно описывает его в уже процитированной работе:

"Дети чувствуют себя телесно и морально беспомощными, их личность еще слишком мало консолидирована, чтобы протестовать хотя бы в мыслях, превосходяще-подавляющая сила и авторитет взрослого делают их немыми ... Тот же страх ... автоматически принуждает их к тому, чтобы подчиняться воле посягающего, угадывать и следовать каждому порыву его желания, полностью забыв самого себя, вполне отождествиться с ним. В результате этого отождествления, назовем это интроекцией посягающего, он исчезает как внешняя реальность и становится интрапсихическим ... Но ключевой сдвиг, вызывающий связанное со страхом отождествление со взрослым партнером в душевной жизни ребенка, - интроекция чувства вины взрослого, вследствие которой доселе безобидная игра начинает выглядеть, как действие, заслуживающее наказания."

Это переформулирование вопроса насилия понимает насилие не только и не в первую очередь как осязаемую, прилагаемую силу или ее угрозу, но насилие есть "неравенство сил" (Machtgefälle). Даже в высшей степени любящий, отвергающий любого рода агрессию педофил в глазах ребенка уже в силу своего возраста, своего большего объема знаний, своей превосходящей способности к суждению, да просто в силу неравенства размеров и силы тел воспринимается как сильный, внушительный и могущественный, что его, сильного, домогание к маленькому ребенку может делать лишь еще обольстительнее. Как ни аргументируй, а от всего этого не отмахнешься.

Проблематично в данной интересантской литературе, во-первых, то, что в ней перемешиваются весьма разнородные явления: инцест, жестокое обращение с детьми, не связанное с сексуальностью, акты насилия, педофильные отношения. Именно в интересах ребенка важно здесь проводить различия и разделять их.

Далее, проблематично то, что в данной литературе рисуется аффективно окрашенный "образ врага" мужчины, что, с точки зрения жертвы, можно понять, но в плане переработки оставляет мало возможностей для преодоления и любого рода примирения с собственной историей жизни. Здесь воздвигается определенный стереотип "преступника - жертвы" по образу и функционированию молота и наковальни. И, наконец, тесно связанной с этим является тенденция сводить сексуальность к факту (деланию), переоценивать сексуальное действие, сексуальный акт, изолировать его и возводить в травму "саму по себе", без того чтобы учитывать горизонт тех отношений, в котором происходит или даже не происходит сексуальное действие, и проводить соответствующие различия. Эта тенденция - обращаться с сексуальностью как с фактом, деянием - иначе свойственная уголовному праву - доходит до понимания теории, что показывает полемика вокруг понимания сексуальности психоанализом. Фрейд в своей работе об истерии 1896 года выдвинул следующий тезис: "Таким образом, я утверждаю, что в основе каждого случая истерии лежит - воспроизводимый через аналитическую работу даже несмотря на десятилетия, прошедшие после него - один или несколько случаев преждевременного сексуального опыта, относящиеся к самой ранней юности". На этот тезис, возникший на заре психоанализа, ссылаются вновь и вновь. В редакции данной работы 1924 года Фрейд добавил: "Всё это правильно, но следует учитывать, что тогда я еще не освободился от переоценки реальности и недооценки фантазии". Этот так называемый отказ Фрейда, который, собственно, таковым вовсе не был, теперь толкуют как акт малодушия Фрейда, как его "подстраивание" под сословные организации медиков, как великое предательство, через которое психоанализ должен был стать "пригодным для салонов", как шовинистический разворот (ср. Masson 1984). Преобладание фантазий и внутренних переживаний над состоявшимися фактами - одно из решающих открытий психоанализа - здесь ошибочно понимается как приписывание вины жертве и снятие обвинения с виновного, его оправдание. Непониманием это следует считать по следующим соображениям: инцестуальная фантазия ребенка возникает ведь не случайно и не на пустом месте; она также не является лишь проекцией собственных инстинктивных желаний. Она является в том числе и ответом на определенную модальность и качество отношений, которое ребенку "подносится". Инцестуальная фантазия ребенка процветает в сексуализированной атмосфере, в инцестуозном климате; по сравнению с этим может уже и вовсе не иметь столь решающего значения, произойдет ли еще и сексуальное прикосновение как факт или не произойдет. Можно даже задать вопрос, не имеют ли сильно, но скрыто сексуализированные отношения между отцом и дочерью или матерью и сыном более радикальное значение для шансов ребенка на развитие, чем когда-либо может иметь сексуальное действие, которое при известных условиях облегчает ребенку дистанцирование, поскольку делает структуры и уровни отношений более однозначными.


3. Изменение взгляда на сексуальность и ее "весового ранга"

Изменившийся с 1970 года взгляд на сексуальность между взрослыми и детьми является, прежде всего, выражением изменившегося способа рассмотрения сексуальности и ее значения для общества. 1970 год, в котором были высказаны процитированные в начале статьи позиции экспертов, приходился на период расцвета процесса сексуальной либерализации. "Взрыв" 60-х годов сделал сексуальность темой по-новому; надежды на коренное изменение общественного порядка возлагались в первую голову на сексуальность и на перемены в ней. Актуализация и подъем сексологии тогда знаменовали собой нечто совершенно иное, чем то, что означает нынешнее мгновенное повышение ценности сексологии вследствие и под давлением эпидемии СПИДа. В тех надеждах и в том утопическом видении речь шла об освобождении и изменении человека и общества, не об инвентаризации сексуальных практик под объективом контроля и изменения поведения в целях половой гигиены. Вспомним те лозунги: упразднение принудительной гетеросексуальности, "роспуск" парных отношений, взятие под подозрение верности как олицетворения буржуазно-капиталистического собственничества. Сексуальная педагогика переживала бурный подъем. Была мало подвергавшаяся сомнению уверенность, подпираемая сокращенным пониманием психоанализа, что доказуемое подавление сексуальности является "тем самым" (чуть ли не единственным) источником неврозов, что через "высвобождение" сексуальности в нечто "естественное" начинается и провозглашается психическое выздоровление человека. Совместное обучение мальчиков и девочек, свободное обсуждение сексуальности и собственных сексуальных потребностей, внедрение сексуальной тематики в общественное образование через школы, позволение пасть "покровам тайны" вокруг сексуальности - всё это понимало себя как подрывную педагогику на службе изменения общества. "Человек бунтующий" завладел сексуальностью.

Теперь мы уже давно знаем, что та утопия была построена на сексуальном песке. Последствия такой педагогики принесли с собой большое отрезвление. Совместное обучение ни разу не показало себя как способное как-то существенно повлиять на степень враждебности во взаимоотношениях полов. Уменьшение "сексуальной закомплексованности" не принесло ни увеличения психического здоровья, ни уменьшения невротических расстройств; это показывает, что сексуальные запреты, табуирования, подавление сексуальности представляют собой лишь один из механизмов действия патогенных факторов, не "причину" (всех) психических расстройств.

Самое позднее тогда, когда эта предположительно подрывная педагогика стала признанной общественной практикой и стратегией, стало ясно, что "диалектика просвещения" пробила себе очередной шаг вперед. То, о чем мечталось как о "здоровой естественности" в обращении с сексуальностью, лишь вызвало к жизни новую общественную реальность; "деприватизация" и "обнародование" сексуальности являются средством контроля и манипулирования новой коллективной сексуальностью. "Подрывным" теперь является, скорее, уже отказ участвовать в этом "обнародовании", стремление сексуальность "реприватизировать" - что, однако, не может увенчаться успехом, потому что, коллективизировавшись, сексуальность переросла в некую измененную реальность, которую в процессе исторического развития просто так не повернешь вспять.

У нас, сексологов, во всяком случае около 1970 года и позже, никогда не было "закадычной дружбы" с этой утопической надеждой на сексуальность, и с нашей стороны с ранних пор звучали скептические возражения. Тем не менее этот взгляд на нашу собственную науку таил в себе некую прелесть, засасывающую, соблазнительную силу, от которой невозможно было полностью уклониться. Так, например, в своей "Студенческой сексуальности" 1968 года Гизе и Шмидт еще отмечали с сожалением, что студентам 1960-х годов "простое, обычное признание, что сексуальность еще и доставляет удовольствие ... так же трудно произнести сегодня, как было их отцам и дедам". Теперь это уже давно не проблема: сексуальность как удовольствие, как развлечение, как "Joy of sex" стала расхожим штампом. Что-то от соблазнительной силы той утопии можно ощутить и в экспертных мнениях сексологов, представленных для тех боннских слушаний 1970 года. Когда Шмидт и Зигуш сообщают в своем экспертном мнении о результате исследования, согласно которому, в отличие от того, что было прежде, уже 10% 14-летних имеют опыт коитуса, при всей критической рефлексии и скепсисе там звучит и некая триумфальная нотка, которая присутствует и в моем процитированном высказывании о здоровом ребенке и его сексуальном опыте со взрослыми.


Заключение

Я начал с высказываний об оценке сексуальных контактов между взрослыми и детьми, которые были сделаны в 1970 году в качестве официальных экспертных мнений. Я выдвинул тезис, что эти высказывания, хотя и не являются ложными в смысле научной ошибки, тем не менее сегодня в данной формулировке не могли бы быть повторены. Задаваться вопросом о вредности или безвредности сексуального действия значит позволить навязать себе ложное понятие о сексуальности, которое сводит сексуальность к факту. Если же не поддаваться такому овеществленному понятию о сексуальности, тогда делать высказывания о вредоносностях в общей форме становится невозможным. Пожалуй, при более точном исследовании в отдельных случаях это могло бы удаваться; такие данные, однако, не поддаются преобразованию в обобщаемые результаты, требуемые уголовным правом.

Детолюбие, таким образом, не является ни в общем чем-то плохим, ни в общем чем-то хорошим. Можно сказать лишь следующее: оно рискованно ввиду метахронности, оно отягощено диспаритетом желаний, это, однако, не означает, что оно безусловно вредно. Как не составляет проблемы в одном, отдельно взятом историческом развитии показать, что для ребенка педофильные отношения могут быть той самой катастрофой, так же непредубежденному человеку легко представить, как педофильные отношения, например, для "эмоционально бесприютного", социально непристроенного, так называемого беспризорного, вовлеченного в криминалитет ребенка могут быть тем самым спасением, если он в данных отношениях впервые в жизни переживает стабильную, пусть и сексуализированную, эмоциональную надежность. В теме педосексуальности, таким образом, не уместны ни слепая апология, ни моральные уничижения и клеймящие декларации, ни порывы мести, ни генерализованные экспертные мнения в смысле "за", "против" или "наполовину так, наполовину этак". Уголовное право, которое ожидает таких позиций, науками здесь должно быть оставлено "в беде"; ибо педосексуальность - такое явление, которое грубым молотом уголовного закона разумно обработать невозможно; он, молот, оставляет после себя лишь осколки и руины со всех сторон.

оригинал статьи с библиографическими ссылками